Секретный агент S-25, или Обреченная любовь

— Наших читателей очень заинтересовала ваша, граф, эпопея. — Бросил на Соколова робкий взгляд. — Вы не читали мои заметки в «Русской мысли»?

— Нет, недосуг все было.

Шатуновский облегченно вздохнул. Соколов продолжал:

— Опять какую-нибудь мерзость про меня написал?

Журналист засуетился, скосил взгляд в сторону, уклончиво ответил:

— Как выразиться?.. Стараюсь, так сказать, ближе к истине… Но тем не менее…

Соколов улыбнулся.

— Я хорошо помню, как засунул газету с лживой писаниной в твою глотку. — Вздохнул. — Но урок — увы! — кажется, впрок не пошел. Небось опять обо мне всякую чушь калякаешь? Для вас, газетчиков, ведь важна не истина, а лишь успех, пусть и скандальный. Поэтому вы напоминаете мне воробья, сидящего на конском яблоке, и готового исклевать все дерьмо.

Шатуновский слушал как загипнотизированный и не в силах был рта разинуть. Но темперамент репортера взял вверх. Мелькнула мысль: «Если останусь живой, какой прекрасный материал для фельетона!» Выдавил из себя:

— Но поймите, у меня служба такая…

Соколов снова улыбнулся:

— Как говорила девица из дома терпимости: «Не ради удовольствия, а ради продовольствия!» Итак, что вас, господин писака, интересует? Обещаю, что сегодня буду отвечать на вопросы откровенно и, быть может, бить вас не буду.

Шатуновский после этого приятного обещания сразу осмелел и даже обрел дар речи:

— У меня казенная лошадь, выданная для служебных надобностей, стоит перед воротами…

— Постоит! Ее я у вас одолжу на сегодня. Завтра заберете ее у коменданта Рославля. И щедро оплачу аренду. — Полез в брючный карман. — Синенькой хватит? Держите!

Шатуновский вздохнул, весь вид его говорил: подчиняюсь насилию! — но пять рублей спрятал в портмоне. Пересилив природную робость, спросил:

— Вы, господин Соколов, человек знатного происхождения, граф, имеете перед Россией несомненные и большие заслуги. И вдруг приговор военного суда — вы разжалованы до рядового. Ведь для вас было бы суровым наказанием, если бы вас разжаловали до поручика или даже до штабс-капитана. А тут — сразу рядовой, отправка на театр военных действий, вагон третьего класса!.. Признайтесь, вы сильно обижены?

Соколов налил в кружки квас Шатуновскому и себе, опустился на лавку. Гений сыска усмехнулся, с удовольствием подумал: «Ведь эта писанина будет на днях опубликована и перепечатана на страницах многих газет, и она должна работать на мою легенду. Какое счастье, что этот писака по воле случая попал в вагон, в котором ехал я!» И вдруг мелькнула догадка: «Точно ли по воле случая? А что, если нет? Господи, как же мне сразу не пришло в голову: может, это проделка контрразведки? Тот же Батюшев отлично понимает: чем больше шума вызовет мое «предательство», тем легче мне будет внедриться к немцам. Вот контрразведка и подсадила Шатуновского в вагон ко мне. Ловко!» Пронзительно глядя в глаза собеседника, горько вздохнул:

— Я наивно полагал, что мои некоторые заслуги перед Российской империей дают мне право защищать собственную честь. Но мой обидчик оказался родственником министра…

— Бывшего министра! — поправил Шатуновский.

— Тем более! Вот почему я оказался в солдатской шинели. Это тяжелейшее оскорбление. Я отомщу, и месть моя будет страшной.

— Вы желаете отличиться в бою и заслужить прощение?

Соколов удивился:

— Какое прощение? Разве я в чем-нибудь провинился? — Наклонился к журналисту и таинственно произнес: — Обещайте никому не говорить, и я открою вам страшную тайну.

У журналиста загорелись глаза.

— Клянусь!

Медленно, с особой торжественностью Соколов произнес:

— В знак протеста против бесчеловечного приговора я при первом удобном случае перебегу к врагам.

Шатуновский никак не ожидал такого признания. Он даже подпрыгнул на лавке.

— Не может быть!

— Скоро убедитесь! Да, я разуверился в наших генералах, я оскорблен тем, что меня постоянно затирали по службе. Я хотел стать министром МВД, а на это место ставили разных бездарей, вроде очкастого хлюпика Макарова или музыканта Протопопова. И вот ради любви к России я решил перейти на сторону врага. Немцы — замечательная нация. Они умеют ценить талантливых людей.

— Позволите записать ваши прекрасные мысли? — Шатуновский лихорадочно пошарил за пазухой, достал замусоленный блокнот, начал торопливо в нем строчить: «Соколов самонадеянно считает, что его мало ценили». Вопросительно посмотрел на собеседника: — Переход на сторону врага станет — это ясно! — тяжелым ударом для ваших близких! Вы думали об этом?

— Разумеется, я обдумал дело со всех сторон. Но мое самолюбие уязвлено столь глубоко, что иного выбора у меня нет.

Шатуновский стал сыпать вопросами:

— Можно ли ждать успеха от готовящегося весеннего наступления по всему фронту? Что вы думаете об исходе войны? Какая послевоенная судьба ожидает Россию? Почему Франция так плохо воюет? Получит ли Россия Дарданеллы?

Соколов на вопросы отвечал подробно, ни на миг не выходя из роли «предателя». Наконец Шатуновский сказал:

— И в заключение, господин Соколов, последнее: чем вы намерены заняться в Германии?