Секретный агент S-25, или Обреченная любовь

За веслами сидел Соколов. Речушка беспрерывно шумела, и это заглушало плеск воды от весел. Атлет греб ритмично и сильно, и поначалу все шло успешно. Но затем стало заметно, что лодку неудержимо сносит мимо намеченного места на открытую, ярко освещенную луной воду.

Ротный, прислонившись спиной к могучему дубу, до крови закусил палец, простонал:

— Ну что они мешкают? Еще, еще чуть-чуть…

Соколов и сам понимал опасность положения. Он прилагал невероятные усилия, весла прогибались, спина вспотела. Наконец лодка, преодолев стремнину, стала приближаться к спасительному берегу.

Как раз в тот момент, когда, казалось, можно торжествовать успех, весло не выдержало, переломилось. Лодка, словно птица, вырвавшаяся из клетки, понеслась вниз по течению, с каждым мгновением удаляясь от близкого берега.

И тогда Соколов сдернул с себя робу. Держась за борт лодки, спрыгнул в воду. К своей радости, под ногами он ощутил каменистое дно. Неимоверно напрягаясь, стал шаг за шагом отвоевывать расстояние у берега.

Шлапак смекнул, выдернул весло из уключины и начал подгребать, несколько облегчая труд Соколова. Дело пошло веселее. Дно повысилось, и вода атлету вначале была по грудь, а потом и вовсе по пояс. Соколов втащил лодку в укрытие под размытый берег, привязал к торчавшему из воды какому-то куску железа.

Ротный, наблюдавший сцену с другого берега, облегченно вытер ладонью лоб, перекрестился:

— Уф, слава Тебе…

Первая жертва

Разведчики выбрались на берег. Соколов разделся догола, выжал намокшую одежду, снова надел ее, а сверху набросил брезентовую робу с капюшоном.

Шлапак шепотом спросил:

— Холодно?

Соколов обнадежил:

— Скоро будет жарко!

Вокруг царила тишина, пахло рекой и далекими дымами. Где-то хрипло заливалась собака, кто-то громко разговаривал, кто-то под пиликанье губной гармошки тоскливым голосом выводил немецкую песенку «Мой милый Августин». Шлапак шепнул:

— Вон Лысая гора, где штаб…

Часто останавливаясь и чутко прислушиваясь, они отправились по узкой лесной тропинке, которая тащилась вверх. Здесь, на вражеском берегу, больше, чем на нашей стороне, земля была изрыта снарядными воронками, поваленными деревьями.

Так они двигались затылок в затылок довольно долго. Два-три раза останавливались и прятались за деревья, когда на дороге раздавалась немецкая речь. К счастью, враги поодиночке не ходили, и громкие разговоры и смех загодя выдавали их присутствие. Немцы вновь стали запускать ракеты, на несколько мгновений освещая реку и свой берег. В этих случаях разведчики пластались на землю и оставались недвижимыми.

Так они прошли почти километр. Начался подъем на Лысую гору.

Вдруг Шлапак, шедший впереди, поднял руку, замер. Он поманил Соколова, шепнул:

— Караульные! — и потянул от тропинки.

Они спрятались за толстым деревом.

Вскоре послышалась немецкая речь. Вверх с громким шипением взлетела осветительная ракета, на мгновение замерла в высокой точке, залив пространство мертвенным светом, и рассыпалась огненной пылью.

На тропинке показались трое в шинелях и с ружьями. Они спускались с горы и весело о чем-то болтали. Соколов прислушался. Немец рассказывал о военных подвигах:

— Вижу, он в угол окопа забился, руки поднял, чего-то по-русски лепечет: сдается, значит…

— И ты чего?

— А я не растерялся, шагнул к нему и, как на учениях, с шагом ноги вперед выпад — раз, штыком его в грудь! Так костяшки и хрустнули, штык как в масло вошел. Весь штык в крови, а он, не поверите, живой! За винтовку руками ухватился, а сам что-то так жалобно, словно ребенок, лепечет. — И рассказчик весело загоготал, словно речь шла о чем-то забавном.

— Ты прав, Роберт! До чего же русские, эти собаки, живучие, просто удивительно! — согласился другой. — В начале войны, когда мы на Париж наступали и совсем близко подошли, был случай…

Тот, кто рассказывал про свой подвиг в окопе, крикнул:

— Отто, иди, я догоню!

Роберт, странным образом не замечая Соколова, остановился напротив, в шаге-двух, расстегнул шинель, затем долго шарил в мотне и, наконец справившись с одеждой, начал мочиться на тропинку.

Шлапак, боявшийся шумно дышать, раскрыл от изумления рот: Соколов вдруг появился перед солдатом и негромко на чистом немецком языке сказал:

— Доброй ночи!

Солдат, продолжавший заниматься своим делом, словно загипнотизированный, тоже тихо ответил:

— Доброй!

Он раскрыл рот, видимо хотел о чем-то спросить, но Соколов вдруг обеими руками схватил его за голову и так резко рванул вниз и в сторону, что у немца не выдержали позвонки и он, широко разинув рот, свалился на снег.

— Надо с него шинель снять, — глухо сказал Соколов.

Шлапак выскочил из укрытия, вытряхнул бесчувственного немца из шинели на снег. Соколов сбросил с себя брезентовую робу, натянул шинель. Она была явно мала и на груди не сходилась.

Тем временем Шлапак выхватил из-за пояса широкий нож с зазубренным лезвием и хотел с размаху провести им по горлу немца. Соколов остановил:

— Это лишнее!

Шлапак недоуменно выдохнул:

— Как — лишнее?