Секретный пианист

           Под шум сражения турки спешно наводили мосты, по которым переправлялась их артиллерия. (Вот она где скрывалась, а не там, где почудилась Янусу!) Мы, связанные боем, к которому оказались совершенно не готовы,  смотрели на происходящее и с ужасом ждали, когда их пушки окончательно добьют нашу армию. Вот вам и сарказм, что глядя на стрельбу турок,  можно помереть со смеху!  Я понимал – поправить ситуацию невозможно.

           Сегодня страшная ночь… собравшись с последними силами, мы  помешали навести переправу, и турки были вынуждены обстреливать нас с холма на той стороне реки. Их ядра  летели густо, но ложились в воду, не нанося никакого урона, и вскоре стрельба прекратилась. Но толку-то? Весь день нам пришлось отражать атаки конницы, числом, должно быть, около пятидесяти тысяч, а может и более… мы же располагали всего пятью тысячами конных, да и у тех лошади ложились на землю, ослабев от голода. По вине генерала Януса мы лишились не только продовольствия, но и фуража. Трижды турецкая конница налетала на нас и трижды была откинута. Я не знаю примеров большей стойкости. Именно сейчас я окончательно перестал колебаться и размышлять о том, правильным ли был мой выбор – присягнуть русскому царю. Невозможно проявить больше мужества и твердости, чем в обреченной русской армии, прижатой к берегу Прута, лишенной всего, кроме чести.

            Я  счастлив, что  сражаюсь плечом к плечу с такими воинами  и почту за честь  лежать с ними в одной  братской могиле, хоть и на чужой земле. Хотя, если уж совсем откровенно, умереть сейчас я  не готов. У меня, наконец, родился долгожданный первенец…

          ... Ночь стоит тихая. Все же, хоть и малыми силами, а потрепали мы турок изрядно и, видно, они тоже не хотят терять драгоценные часы отдыха перед завтрашним днем, который,   должен решить нашу участь.

          Впрочем, никаких иллюзий я не питаю. На военном совете, где я присутствовал в числе прочих военачальников, Петр объявил свое решение - атаковать турок ближе к утру.

 Этот приказ  - настоящее самоубийство. Конницы у нас не осталось – лошади пали от голода, и драгуны сражались в пешем строю. По той же самой причине пришлось  бросить пушки – не на руках же их тащить? Боеприпасы тоже подошли к концу, а обоз, собранный союзниками и двигающийся к нам,  перехватил противник. Нам противостоит больше двухсот тысяч турок и татар – свежих  сытых и полных сил.

          К своей палатке я возвращаюсь со странным чувством. Совершенно ясно, что завтрашнего дня мне не пережить, как и многим другим офицерам, чью храбрость и хладнокровие я успел оценить. Никогда больше я не переступлю порога дома, не обниму жену, не увижу малютку сына...  Настоящий боец   должен быть  готов к смерти в любую секунду...  Но сердце моё отчаянно сопротивляется, рвется из груди, стучит лихорадочно… Нет, это не страх… Страх  я умею узнавать и подавлять, как и все мужчины в нашем роду. Состояние, что накатило в душу, я не испытывал прежде. Прохладный ночной воздух словно густеет передо мной, и вдруг, в белесом тумане я различаю знакомый до боли силуэт: прекрасная женщина со строгой прической  в простом домашнем платье и с младенцем на руках. Эльза! Я замираю, потрясенный. Ее губы  начинают шевелиться, и я явственно слышу: «Государь должен просить мира. Мир -  единственный выход»!

         - Но каким образом  просить, Эльза? –  потрясенный сверх меры,  ни на секунду не задумываюсь, что такого  не может быть. Мысль о мире настолько невероятна! До сих пор я и подумать не мог о возможности переговоров, зная, что Петр никогда не пойдет на них, опасаясь попасть в плен вместе с женой и, тем самым, дать возможность поднять голову новой смуте в России.

          - Мир возможен, - произносит Эльза, или  ее дух, неизвестно, каким способом, нашедший меня посреди этой бойни, - визирь согласится. Есть обстоятельства, о которых вы пока не знаете, и они за вас. Пусть Государь предложит переговоры.

           - Он никогда не согласится, - возражаю я, - приказ об атаке уже отдан.

           - Найди Екатерину, - советует Эльза, - найди ее, пока не поздно. Она хочет спасти своего мужа не меньше, чем я  тебя. Она поможет.

           В этот момент я  прихожу в себя и понимаю, что застыл на месте перед своей палаткой и беседую с воздухом. Призраков, духов  и прочей чертовщины  нигде нет.

 Решив, что я просто переутомился, берусь за полог… но тут отчаянная мысль входит в меня, как шальная пуля,  и захватывает всего  мгновенно. Можно смеяться надо мной, но в эту минуту я испытываю абсолютную уверенность, что лучше всех, даже лучше Государя, знаю, что именно нужно сделать для спасения остатков русской армии.

           - Государь никого не принимает! – Сурово осаживает меня унтер-офицер.

           - Я знаю. Я хочу говорить с императрицей.

           - Господин фон Тиссен, вы сошли с ума?

           Вплотную приближаю лицо к простому и бесхитростному лицу русского военного. В ночной тьме я очень хорошо могу видеть лишь его глаза - чуть выпуклые, удивленные донельзя, возмущенные, но не тупые и не злобные.