Секретов не будет

Голова Ремехова сползла с вещевого мешка и теперь вздрагивала при каждом толчке.

— Он не спит, он умер! — испуганно крикнул сосед Ремехова ефрейтор Алахвердян.

Сестренка полезла на нары и, отводя глаза, закрыла полотенцем лицо Ремехова. На остановке за мертвым телом пришли санитары. Полотенце упало, и тогда раненые увидели, что рот Ремехова приоткрыт, будто он собирается ответить дяде Саше:

— Да, значит, я отвоевался. О России позаботьтесь вы. С меня-то теперь какой спрос?

На соседнем пути остановился воинский эшелон. Еще не нюхавшие пороха солдаты высыпали из вагонов и испуганно разглядывали раненых. Молоденький ефрейтор растолкал бойцов и протиснулся к самой двери.

— Тут, я вижу, все поражены в ноги и руки. А что, в головы разве не попадают? — деловито осведомился он.

Дядя Саша приподнялся на локтях:

— Не волнуйтесь, попадают и в головы. Только тех никуда уже не везут. Их закапывают.

Последних слов ефрейтор не расслышал: сестренка быстро задвинула дверь.

— Правильно ты сделала, — одобрил безногий танкист, который все еще сидел на нарах. — Нечего им наши обрубки разглядывать. Им еще воевать надо…

Эшелон снова тронулся. И снова:

— Сестренка, попить!

— Сестренка, помоги мне повернуться!

— Сестренка, принеси огоньку!

— Сестренка! — закричал Алахвердян. — Он оставил тут свои леденцы. Мне страшно, убери их куда-нибудь…

Девушка взяла в кулачок марлевый сверток, подошла к двери. И вдруг беспомощно опустилась на табуретку. Ее плечи вздрогнули, она заплакала громко, навзрыд.

— Успокойся, зачем реветь, — растерянно сказал Алахвердян, чувствуя себя виноватым перед сестренкой.

— Не тронь ее, — сказал танкист. — Пусть немного поплачет.

Танкисту было просто непонятно, как еще могла крепиться до сих пор эта тонкая девушка с детскими косичками, не смыкавшая глаз уже вторые сутки, перенесшая страшное напряжение погрузки, не знающая ни минуты покоя в этом вагоне, пропахшем махоркой и смрадом гниющих ран. И, наконец, видевшая, как на пути к дому, к детям умер старый молчаливый солдат. Танкист нарушил молчание:

— Ну, хватит, сестренка. Иди ко мне, перекурим. Легче станет.

— Я некурящая, — ответила она, но послушно подошла к танкисту. Безногий взял у нее из рук марлевый сверток с леденцами и вышвырнул его в оконный люк. Потом свернул сестренке цигарку, выбил огонек из кресала, дал прикурить. Девушка затянулась, закашлялась, и из ее глаз опять брызнули слезы.

— Я уже не плачу. Это от табака. Не подумайте, что я какая-нибудь нюня. Я больше не буду плакать. Только ничего не говорите товарищу военврачу. А то он меня отчислит из эшелона.

— Факт, не скажем, — ответил за всех мальчишка-минометчик. — Ты хорошая. Просто на войне у всех начинают пошаливать нервы.

Больше никто ничего не сказал, словно и не видел ее слез. Сестренка снова подавала «утки», подсовывала резиновые круги под неподвижные тела, поправляла повязки, приносила воды.

Вечером, когда догорал закат и дневная жара сменялась прохладой, санитарный поезд подошел к большой узловой станции, забитой составами с ранеными, с боеприпасами, с беженцами.

— Отдыхайте, родные, — сказала сестренка. — Тут простоим до утра.

Тревожная прифронтовая ночь опускалась на землю. Слепящая темнота окутывала степь, станционные постройки, заползала в санитарные вагоны. Вокруг ни звука, ни огонька… И вдруг, разрывая тишину ночи, в небе послышался далекий прерывистый гул. Моторы выли все отчетливее, все ближе.

— Идут! — сказал дядя Саша. — Неужели сюда?

— Авось пронесет! — предположил минометчик.

Не пронесло.

Над станцией зловещими грибками повисли осветительные ракеты. Стало совсем светло. На перроне закачались длинные причудливые тени. Ударила зенитка. Тонкие огненные бусинки, мигая, понеслись вверх. Разорвалась первая бомба. Зенитка смолкла.

— Накрылись, похоже, зенитчики, — тревожно сказал дядя Саша.

— Накрылись, — вздохнул танкист.

И в тот же миг раскололась земная твердь. Бомбы посыпались на станцию, разлетаясь на тысячи осколков. Задымили составы. Упала водокачка. Вспыхнули склады. И в хвостовом вагоне двадцать девять раненых бойцов, тесно прижавшись друг к другу, ожидали своего часа. На том свете уже играли для них сбор.

— Эх, если бы ноги, — хрипло сказал танкист, — побежал бы в степь, там спасение. Эх, если бы ноги…

И тут раненый вдруг вспомнил, что в вагоне есть девчонка со здоровыми ногами, которая может убежать, спрятаться.

— Сестренка! — крикнул танкист. — Ты здесь?

— Здесь!

— Так беги. Не теряй времени. Беги в степь.

— Я не уйду никуда! — твердо ответила сестренка. — Я буду с вами.

— Уходи, ты сейчас нам ничем не поможешь, — махнул ей здоровой рукой мальчишка-минометчик. — А когда кончится бомбежка, вернешься.

Он еще что-то кричал, но его голос заглушил новый взрыв.

Потом все смолкло. Фашистская эскадрилья отбомбилась.

— Слава богу, живы, — прошептал дядя Саша.

Но в небе снова послышался зловещий рокот. На смену одной группе шла другая.

В кромешной темноте кто-то взял аккорд на гитаре.

— Сестренка, ты?