Секретов не будет

В городе, который лежал внизу, оставалось мало мирных жителей. Они разбежались по всей стране, когда гребень войны стал подкатываться к городским стенам. А в их домах поселились солдаты. Сотни тысяч солдат. Остановились трамваи. Закрылись магазины. Некому стало ходить в кино, читать газеты. Город спешно готовили к обороне. Колокольни церквей превратили в наблюдательные пункты. На крышах институтов и школ расположились зенитные батареи. Из окон квартир высунулись пулеметные стволы. На уличных перекрестках, в парках и в скверах солдаты закапывали в землю танки, рыли окопы полного профиля, натягивали проволочные заграждения. Подвалы тяжелых каменных зданий становились блиндажами.

Многие из этих солдат еще не были в деле. Их совсем недавно пригнали из сел и хуторов, обмундировали, рассчитали по взводам, дали оружие. Сейчас, увидев группу штурмовиков, солдаты в ужасе забились в землю, уткнулись лицами в мерзлую грязь. Но они, ожидавшие неминуемой смерти, так и не услышали нарастающего воя авиационных бомб. Из бомболюков штурмовиков, из ощетинившихся пулеметами задних кабин, точно голуби, выпорхнули бесчисленные белые стаи листовок. Искрясь и кувыркаясь в блеклых лучах зимнего солнца, листовки закрывали город, притаившийся внизу.

Стрелок крайней машины все швырял и швырял за борт туго перевязанные пачки. Перед вылетом он попросил у оружейника нож, чтобы разрезать пачки. Оружейник улыбнулся и сказал:

— Ничего резать не надо. Бросай, как есть, и все.

Тогда стрелок решил, что оружейник над ним смеется. А сейчас с детским непосредственным удивлением он смотрел, как тоненькие листочки, попав в струю вихря, рожденного винтом, обретали неведомую силу. Они легко разрывали толстый, трижды перекрученный шпагат и, словно боясь, что их поймают и снова свяжут один к одному, быстро разбегались по всему небу.

Стрелок не понимал языка, на котором были напечатаны листовки, но, что написано, знал: «Солдаты и офицеры неприятельской армии, вы окружены, сопротивление бессмысленно. Сдавайтесь!»

Стрелок был мечтателем, романтиком, он прочитал много книг. Ему очень нравилось быть парламентером. Он подумал, что закованный в броню рыцарь, тысячу лет назад прискакавший к стенам осажденной крепости, чтобы пустить стрелу с такой же запиской, тоже был парламентером. И в него тоже не стреляли, не метали копья, не лили сверху кипящую смолу, потому что никто не может, не имеет права лишить жизни того, кто предлагает мир и жизнь другим…

А листовки спускались все ниже, ниже. Они уже путались в электропроводах, застревали на антеннах, ложились на бока опрокинутых трамваев.

Не прочитав листовок, город поспешил дать ответ. Заговорили сотни зенитных установок: с парламентерами решили не церемониться.

Сейчас судьбу восьмерых летчиков решало время. За какие-нибудь пять минут штурмовики достигали переднего края, выходили из-под вражеского обстрела. Но пока самолеты шли над городскими кварталами, беда могла стрястись каждый миг. Били скорострельные пушки. Небо прочерчивали пулеметные трассы. Танки отплевывались болванками. Пехота палила из винтовок и автоматов.

Стрелок крайнего самолета по-прежнему держал пальцы на сигнальных кнопках. Больше он ничем не мог помочь своему пилоту. А пилоту было сейчас нелегко. Пытаясь обмануть зенитчиков, спутать их расчеты, он то проваливал самолет вниз, то ставил на хвост, то сваливал набок. Пилот тяжело и прерывисто дышал, и стрелок слышал неясные хриплые звуки в наушниках шлемофона. Потом донесся сухой треск, видно, пилот глотнул слюну.

От этих бешеных горок у стрелка закружилась голова, появились приступы тошноты. Его крепко прижимало к сиденью; руки, голова, ноги стали необычайно тяжелыми. Он подумал, что если бы сейчас появились вражеские истребители, то невозможно было бы повернуть турель.

Впрочем, стрелок был бы рад, если б истребители появились. Тогда бы зенитчики, чтобы не попасть по своим, прекратили огонь. Стрелок не страшился воздушного боя. В бою он чувствовал себя активной, деятельной фигурой, мог защищаться, отбивать атаки, в его силах было повлиять на исход поединка. Сейчас же он был просто мишенью, по которой стрелял каждый, кто хотел.

Огонь становился все неистовей, облачка разрывов подползали все ближе, осколки со звоном впивались в плоскости и фюзеляж, оставляя рваные дыры.

Оранжевый шар возник и рассыпался совсем рядом с кабиной стрелка. Больно обожгло руку. Он не сразу уловил связь, предположил, что невзначай ударился локтем о турель. Но вдруг увидел, как на рукаве комбинезона проступает бурое пятно, и только тогда сообразил, что ранен.

«Ерунда, — решил он. — Осколочек, наверно, не больше спичечной головки. И в госпитале-то лежать не придется».