Секреты Российской дипломатии. От Громыко до Лаврова

Для Михаила Сергеевича демонстративный уход министра был крайне неприятным сюрпризом. Он обиделся, что Шеварднадзе не счел нужным заранее поставить его в известность, и опасался, что громкая отставка произведет неблагоприятное впечатление в мире, где решат, что за уходом министра последует резкое изменение политики.

Поэтому Горбачев отправил личное письмо американскому президенту Бушу:

«Для меня его заявление было полной неожиданностью. Это действительно так, и особенно меня огорчило не только то, что была нарушена лояльность по отношению к президенту. То, что он так поступил, не посоветовавшись и не предупредив меня, своего давнего друга и товарища, не имеет никаких оправданий. Что он безмерно устал, что невероятные перегрузки измотали его, что он, как у нас говорят, не жалея себя, выкладывался и вот в определенный момент сорвался — все это так. И поэтому хотелось бы отнестись с пониманием к его поступку. Но одобрить его я никак не могу… Я говорил с Эдуардом, хоть я и понимал, что отозвать свое заявление он уже не сможет. Это было бы потерей лица. При его чувстве достоинства это невозможно… Мне его будет очень недоставать…»

По просьбе Горбачева Эдуард Амвросиевич еще некоторое время исполнял обязанности министра. В Вашингтоне опасались, что министром станет Примаков. Но Горбачев предпочел Александра Александровича Бессмертных, кадрового дипломата, посла в Соединенных Штатах.

16 января 1991 года на коллегию МИД приехали Горбачев, Шеварднадзе и Бессмертных. Прежде чем представить нового министра, президент сказал, что Шеварднадзе имел право уйти, хотя непростительно, что он заранее не посоветовался с президентом.

— Но он был всегда рядом, он был самым близким товарищем — во всех сложных ситуациях и, самое главное, в выборе, — заключил Горбачев. — Я не жалею ни о чем, что было сделано, хотя были и недостатки.

Несколько слов произнес Шеварднадзе:

— Президент в свое время сделал довольно оригинальный выбор. Но благодаря поддержке коллектива мы не подвели президента.

Новый министр Бессмертных счел необходимым поблагодарить своего предшественника за высокий профессионализм. Эдуард Амвросиевич покинул кабинет министра, не предполагая, что в том же году вновь вернется в высотное здание на Смоленской площади. Когда Шеварднадзе уходил, один из его тихих недоброжелателей внутри мидовского аппарата вдруг ожил и на большом собрании заявил:

— Воттут наш бывший министр говорил о морали и нравственности. Но ничего этого в политике нет. Есть только интересы. В общем, мы тут в романтизм вдарились.

Сергей Петрович Тарасенко ему ответил:

— За предыдущие годы работы в министерстве я десятки раз испытывал угрызения совести. И тем, что мы избавились от этого, тем, что я могу приносить пользу стране и не чувствовать себя подонком, — я обязан Шеварднадзе. Пять с половиной лет работы с ним были счастливейшими в моей жизни. Ни о чем не жалею. Если бы история повторилась, сделал бы то же самое.

Министр на три недели

Шеварднадзе не знал, чем ему заняться. Он создал Внешнеполитическую ассоциацию, чтобы в последствии превратить ее в мозговой центр, анализирующий внешнюю политику с независимых позиций. Но после многих десятилетий напряженной политической жизни ему было невыносимо скучно.

В марте 1991 года, когда американский госсекретарь Бейкер приезжал в Москву, он ужинал у Шеварднадзе. Бывший министр обреченно говорил, что существует угроза хаоса и диктатуры, что возможен государственный переворот, и стране нужно новое поколение руководителей. Он полностью разочаровался в Горбачеве. Одному из своих гостей Шеварднадзе с печалью заметил:

— Теперь я понимаю, почему человек может покончить жизнь самоубийством.

Александр Бессмертных не пробыл на посту министра и восьми месяцев — после августовского путча ушел в отставку. Новым министром стал Борис Дмитриевич Панкин, посол в Чехословакии, единственный советский посол, открыто выступивший против ГКЧП. Но и Панкин оставался на посту министра меньше трех месяцев. И тогда министром вновь стал Шеварднадзе.

Зачем Горбачеву в последние дни существования Советского Союза вновь понадобился Шеварднадзе? Он был недоволен работой внешнеполитического ведомства? Хотел, чтобы дипломаты что-то делали иначе? О том, что происходило в те месяцы в Кремле, мне рассказывал один из немногих близких в те дни к Горбачеву людей — его пресс-секретарь Андрей Серафимович Грачев.

— Приглашение Шеварднадзе не означало, что президент недоволен МИД, — считает Грачев. — МИД в ту пору мог заниматься только склеиванием разбитых горшков на внешнем фронте. Горбачеву было ясно, что, заполучи он обратно Шеварднадзе, это было бы замечательным политическим сигналом для внешнего мира и одновременно для советской номенклатуры — все должно стать на свои места, и интермедия, связанная с путчем, как бы политически закрывается.