– Наступает день, генерал. Начнем? – У него чесались руки выстрелить в генерала прямо сейчас, в упор – и пропади пропадом это благородство.
– Джентльмены, необходимо сделать десять шагов по моему сигналу. После этого вы повернетесь лицом друг к другу. Когда я удостоверюсь, что вы оба готовы, можете стрелять при счете «три».
– Ты понял эту часть условий, Мэннинг? – глумливо спросил Пимм. – Ты не должен стрелять до получения сигнала.
– Что, генерал? – Роуленд поднял пистолет и направил его прямо в сердце генерала. – Пардон, я не очень хорошо слышу, должно быть, в мои уши набилась грязь.
Взбешенный Пимм шарахнулся в сторону.
Несколькими мгновениями позже они уже стояли рядом, спиной к спине. Тело генерала излучало жар. Ледяное спокойствие избавило Роуленда от дурных предчувствий.
– Ой, я чуть не забыл сообщить нечто весьма важное, Пимм, – бросил через плечо Роуленд.
– Что еще, бастард? – прорычал Пимм. – Снова хочешь отсрочить неизбежный конец?
– Нет. Я просто хотел сообщить, что полковник Уинтерс вернулся как раз вовремя, чтобы прочитать надгробную речь. Ну! Вперед.
Секундант начал отсчитывать:
– Один…
– Что? Опять надувательство? Ты лгун и… – Пимм плюнул.
– Два…
Роуленд продолжал шагать.
– Вы хотите прервать дуэль, генерал? – прозвучал голос секунданта.
Роуленд остановился, однако головы не повернул. Вместо этого он взвел курок.
Голос Пимма был глухим, но он долетел до ушей Роуленда.
– Ты болван, Мэннинг. Ты не понимаешь сегодняшней игры. Единственная причина, почему я пришел сюда, – это получить гарантию, что ты никогда больше не дотронешься до нее.
Вероятно, генерал кивнул секунданту, потому что тот возобновил отсчет:
– Три… четыре… пять…
Дыхание Роуленда замедлилось.
– Шесть…, семь…
Роуленд приблизился к рощице – и не поверил своим глазам. Господи, пусть это будет мираж.
Она бежала прямо к нему, за ней спешили еще двое.
– Стой! – Голос Элизабет прорезал прохладный утренний воздух.
Было такое впечатление, что ночной кошмар воплотился в жизнь. В мгновение ока Роуленд проиграл в уме каждую кровавую деталь возможной трагедии.
Пимм повернется на звук ее голоса. Он увидит Элизабет и Пирса, единственного свидетеля леденящего душу преступления. Невозможно предсказать, что сделает этот кровавый генерал. Единственно важным было то, что его жена, его возлюбленная оказалась на линии огня.
И Роуленд сделал то единственное, что мог сделать. Он побежал к ней, закрывая ее собой, повернувшись спиной к Пимму.
Ее полный ужаса крик подсказал ему, что предположение было совершенно правильным. Она в панике прикрыла ладонью рот.
Звук дошел раньше, чем Роуленд ощутил боль. Хлопок, и его плоть оказалась пронзенной. Он увидел, что с ее губ слетел крик, и звериный инстинкт заставил его повалить ее на землю. Повернувшись, он с точностью доведенного до отчаяния человека прицелился и выстрелил.
Дым от выстрелов застлал поляну. Повернув голову, Роуленд увидел, что Пимм покачнулся и опрокинулся.
Несколько раз отозвались эхом выстрелы, и Роуленд упал. Казалось, что он скользит сквозь облака. Его голова откинулась назад, и над ним оказалось лицо Элизы. Облако дыма окутало их обоих.
– Я его… – прохрипел Роуленд.
Ее лицо стало мертвенно-бледным.
– О Боже, не закрывай глаза! Не оставляй меня! – Она пыталась разорвать его рубашку, когда послышались чьи-то крики.
Везде были руки, хватающие его, ощупывающие.
– Он что-то говорит, – крикнула она, наклоняясь к нему.
– Возьми… мою руку, – прошептал он.
Ее пальцы казались такими теплыми в его холодной ладони. Все закружилось вокруг него, и он погрузился в темноту. Его охватило отчаяние. Он должен знать. Должен знать, преуспел ли он там, где проиграл в прошлом. И он должен сказать ей… должен сказать…
Глава 21
Кувыркаться в облаках было для него внове. Он протянул руку, чтобы дотронуться до того, что казалось сахарной ватой. Искры света пронеслись мимо, и ему захотелось последовать за ними. Он посмотрел вниз, на свои ноги, и заметил, что движется быстро. Даже слишком быстро. А потом он вспомнил…
В него стреляли. Но боли не было.
Он умирал.
Он попробовал опечалиться, но не смог. В воздухе были лишь радость и покой, которые омывали его израненное тело.
Но что-то точило его, нарушало тишину. В мозгу возник образ женщины.
О Господи, не-е-т! Он не оставит ее. Ни за что не оставит. Он любит ее. Любит с такой страстью, которую трудно погасить.
Он боролся за счастье. Он не хотел покоя. Он хотел… ее.
И подобно камню, брошенному в небо, его подъем вверх замедлился; он замер между звездами, и это показалось ему вечностью.
Затем, со скоростью загоревшейся спички, он помчался назад. Он снова был в облаках, снова двигался между ними.
Ничего, что ему будет больно, когда он упадет. Это его не пугало. Боль – это хорошо. Он вынесет боль для того, чтобы снова ощутить в объятиях Элизу. Он не закончил счеты с жизнью, у него осталось еще много чего недоделанного.
В последний момент его падение замедлилось подобно перышку, которое стремится к земле. Перед ним покачивалась Элизабет.
И в этот момент его пронзила боль. Вернулась какофония звуков.