Секс в кино и литературе

Греческого философа можно с благодарностью понять: он пытается освободить людей от страха смерти. Но если этот страх — проявление простительной человеческой слабости и беспомощности, то сознание неизбежности смертного исхода и уважение к нему — признаки зрелости и мудрости, достигнутой индивидом. Скорбная русская мелодия и проникновенные слова песни, как и присутствие в кадре фотокамеры — символы объективного существования смерти как значительного итогового события в судьбе всех без исключения живых существ.

Последним своим движением Ашенбах тянется вслед за уходящим Прекрасным Принцем и мёртвым оседает в кресле. Его смерть на экране — не расплата за грехи и ошибки. Как это чаще всего бывает с людьми, кончина пришла к герою фильма не вовремя, не дав ему выйти из временного душевного кризиса. Но его уход из жизни — событие неизбежное и общечеловеческое; зрителю фильма остаётся лишь обнажить голову перед этим фактом.

Словом, Висконти расценил трагедию Ашенбаха иначе, чем Томас Манн. А вот личные мотивы писателя, из-за которых он обрёк своего героя на смерть, — тема, достойная обсуждения.

Правда жизни и художественный вымысел

Истоки чрезмерной суровости Манна к Ашенбаху надо искать в реальных событиях его жизни в 1911 году. К нему, тогда ещё совсем молодому писателю, уже пришла широкая известность.

Проза всегда была делом моим с той поры, как утихла
Боль любви, впервые изведанной в юности ранней,
И, отрезвлённый, я взялся за творчество, — в нём, безоружный,
Меч мой и щит мой обрёл я, чтоб устоять против мира…

«Боль любви», о которой говорится в стихотворении Манна, была вызвана подростковой страстью Томаса к его однокласснику. Стихи, которые после «отрезвления» будущего писателя вытеснила проза, были посвящены именно ему. Любовью, овладевшей им в четырнадцатилетнем возрасте, Манн дорожил как самым светлым чувством, от которого он никогда не отрекался. В письме, написанном в восемьдесят лет, писатель признаётся:

«Его я любил — он был в самом деле моей первой любовью, и более нежной, более нежно-мучительной любви мне никогда больше не выпадало на долю. Такое не забывается, даже если с тех пор пройдёт 70 содержательных лет. Пусть это прозвучит смешно, но память об этой страсти невинности я храню как сокровище. Вполне понятно, он не знал, что ему делать с моей увлечённостью, в которой я как-то в один „великий“ день признался ему…»

Об этой любви Томас Манн рассказал миру в новелле «Тонио Крёгер». Себя он назвал в ней Тонио, а любимого — Гансом Гансеном, так описывая его внешность:

«Статный, широкоплечий, узкобёдрый, с открытым и ясным взглядом серо-голубых глаз, он был очень хорош собой».

Тонио

«любил его прежде всего за красоту, но ещё и за то, что Ганс решительно во всём был его противоположностью. <…> „Ну у кого ещё могут быть такие голубые глаза; кто, кроме тебя, живёт в таком счастливом единении со всем миром?“ <…> Тонио мучительно желал, чтобы Ганс любил его, и на свой лад домогался его любви: всей душой, медленно, самозабвенно, в печали и томлении — томлении, что гложет и жжёт больнее, чем буйная страсть. <…> А тот, кто сильнее любит, всегда в накладе и должен страдать — душа четырнадцатилетнего мальчика уже вынесла из жизни этот простой и жестокий урок».

В шестнадцать лет будущий писатель влюбился в мальчика-англичанина по имени Вильри, а в двадцатичетырёхлетнем возрасте встретил сверстника, который стал его любовником по-настоящему. Это был скрипач Пауль Эренберг. Томас писал своему старшему брату Генриху о счастье своей мужской любви: