Нужно также сказать о том, что жесткие ограничения, накладываемые на окружающую реальность моим собственным взглядом, надежно подкреплены с тыла чужим взглядом, который обеспечивает мне надежное прикрытие, окутывая чем-то вроде облака, которое, естественно, одновременно обладает свойствами прозрачности и непроницаемости. Чтобы сфотографировать меня обнаженной, Жак никогда специально не охотится за самыми многолюдными местами — зеркальный жест — вот, что имеет для него первостепенное значение, — но, ввиду того что он явно предпочитает места «абсолютных пересадок», где ни один объект не задерживается надолго, и в особенности дорог его сердцу фотохудожника транзитный, «переходный» характер декораций (развалины, остовы брошенных машин, вообще любая движимость…), мы всегда оказываемся там, где такие декорации используются активнее всего. Мы очень осторожны. Я всегда ношу платье, которое можно быстро застегнуть в случае опасности. На пограничном вокзале Пор-Бу мы терпеливо ждем момента, когда перрон окажется па некоторое время пуст. Один из поездов готовится к отправлению, но нас отделяют от него три или четыре платформы. Пассажиры настолько поглощены своими делами, что не обращают на нас никакого внимания. Нам остается удостовериться, что несколько таможенников неподалеку целиком захвачены оживленной беседой. Жак стоит спиной к свету, и мне с большим трудом удается расшифровать подаваемые им знаки. Я расстегиваю платье сверху донизу и начинаю двигаться в его направлении. Каждый шаг вперед придает мне уверенности. Расплывчатое мерцание сияющего силуэта впереди завораживает и притягивает, и по мере продвижения во мне растет чувство, будто я прокладываю в спертом воздухе туннель, узкую — не шире границы, обозначенной моими опущенными руками, — галерею. Каждый щелчок все более утверждает меня в мысли о безнаказанности моего перемещения. Конец маршрута обозначен стеной, в которую я в конце концов и упираюсь. Жак делает еще несколько снимков. Достигнув финиша, я позволяю себе немного расслабиться. Победная эйфория: никто не потревожил нас ни в подземном переходе между платформами, ни в гулком пустынном зале вокзала, ни на маленькой, оккупированной котами и украшенной фонтаном террасе, к которой нас привел один из выходов.
Второй фотосеанс состоялся на кладбище моряков, на дорожках, между могил, и прошел в форме игры в прятки с несколькими неторопливо прогуливающимися по кладбищу дамами. Морской ветер и мертвые — в таком контексте мне казалось совершенно естественным находиться без одежды. Однако мне было затруднительно найти твердую опору и уверенно ступать в зыбком амбивалентном пространстве, ограниченном объективом с одной стороны и горизонтом — с другой. От падения в пустоту меня удерживала не балюстрада, но глаз, неотступно следующий по пятам и держащий меня на поводке. Когда я поворачивалась лицом к морю, оставляя глаз за спиной и будучи не в состоянии оценить дистанцию, на которой он находился, объектив дотягивался до моих плеч, касался чресел и обволакивал меня, словно щупальца гигантского спрута.