Сексуальная жизнь наших предков

Однако те, кто ожидал от профессора чего-то нового: открытия, недавнего озарения, неожиданной филологической интерпретации гомеровских текстов, – остались разочарованы. Видимо, прославленный пожилой мэтр решил не прилагать особенных усилий ради малозначимого летнего форума, а потому попросту «конвертировал» в доклад собственную статью о сошествии Улисса в Аид в XI песне «Одиссеи». Будучи истинным джентльменом, профессор начал с того, что процитировал недавний пассаж Ады о тени Антиклеи, указав, однако, что Улисс настолько любил мать, что трижды тщетно пытался её обнять. Затем он вернулся к фигуре Ахилла, который не проявил радости, услышав лесть гостя. Стоило ли при жизни быть самым могучим из героев, почитаемым товарищами наравне с богами, чтобы, умерев, стать во тьме царём мертвецов? Он предпочитает быть голодным батраком у безнадельного бедняка, но живым, прозябать в нищете и безвестности, измождённым и голодным, зато согретым солнцем.

Произнеся это, Хорландер поёжился, словно от внезапного озноба, и обхватил грудь руками, как бы согревая замёрзшие ребра. «А он действительно постарел, – подумала Ада с сожалением. – Понимает, что уже одной ногой в могиле, и сочувствует погибшим героям больше, чем их гостю».

Было в удручённом лице Хорландера, дряблом, усталом, морщинистом, нечто отталкивающее: нижние веки, давно потерявшие тонус и обвисшие, обнажив белёсую слизистую. Впрочем, немногим лучше был и язык, который старик беспрестанно высовывал, стараясь слизнуть капельки слюны, возникавшие в уголках губ и тонкими струйками стекавшие к подбородку. Руки покрывали бурые пятна, шея мятой серой тряпкой торчала из воротника. Он внушал глубочайшую жалость и вместе с тем отвращение.

Хорошо, что прочие собравшиеся выглядят не так плохо, подумала Ада. Вот Эстелла, например: она так молода и свежа, будто только что из душа. Вся такая живая, трепетная; сквозь полупрозрачную кожу видна пульсирующая на горле синяя жилка.

Доклад Хорландера, казалось, подходил к концу. Он говорил о ритуале насыщения мёртвых кровью, необходимом чтобы восстановить их сознание и память, заставить вспомнить и узнать вопрошающего. Поистине ужасная картина: Улисс с двумя спутниками на краю ямы, наполненной кровью зарезанных жертв, черных овцы и барана. Трое живых, размахивая мечами, сдерживают натиск толпы бледных теней, желающих насытиться и вопящих от нетерпения. Но даже собственной матери Улисс не дал утолить жажду, пока не явился Тиресий, чтобы рассказать о будущем и о том, суждено ли ему вернуться домой.

Напившись, прорицатель, по подбородку которого ещё стекали струйки крови, предсказал все дальнейшие приключения героя, включая финальный триумф и старость на сонной Итаке: «В конце концов ты, Улисс, в старости светлой спокойно умрёшь, окружённый всеобщим счастьем народов твоих».

И тут Хорландер, понизивший на последних словах голос до гипнотического монотонного шёпота, почти растворившегося в тишине, вдруг вскочил, будто поднявшаяся на дыбы лошадь, яростно бьющая копытами в воздухе, и срывающимся голосом прокричал слова Данте о другом Улиссе, Улиссе средневековой некуйи, не принявшем безбедной старости и спокойной смерти: вернувшись, он, по-прежнему полный жара, когда-то заставившего молодого мужа и отца отплыть к побережью Трои, снова покинул родину ради неизвестности «морского простора».

Раздался гром аплодисментов. На мгновение показалось, что старик-профессор снова молод и полон энергии, словно паруса его корабля наполнил внезапный порыв ветра.

Но лишь на мгновение. Потом он, взмокший от пота и полностью вымотанный, буквально рухнул на стул. Подбежавшая медсестра вытерла ему лоб и увела на улицу. В жестах женщины было что-то ужасно интимное, непрофессиональное, какая-то наглая, почти эротическая ласка, которую Ада наблюдала, трепеща от удивления и отвращения. Может, он, словно Жиль де Ре, пьёт детскую кровь?.. Ужас какой, подумала она, и вдруг почувствовала, что сама нестерпимо хочет крови, молодой крови и упругой плоти, вздувшихся мышц, свежего дыхания, сильных ног, которые можно обхватить бёдрами... Сильных и грациозных, как у фавна, попавшегося ей в парке. Её обуяли жажда и голод до молодого тела, способного стать ей щитом и спасти от «учтивого спокойствия» смерти.

10

Но выйдя из зала заседаний, Ада обнаружила, что до ужина целый час, и решила прогуляться по окрестностям. В городе она ещё ничего не видела и мало что знала: её университетская деятельность в Англии, как правило, ограничивалась Оксфордом.