Сексуальная жизнь наших предков

– К счастью, через несколько часов речь к нему вернулась. Это был лёгкий приступ, ТИА^[27], как говорит Креспи. Я не хотела отпускать его из кабинета, собиралась вызвать неотложку, чтобы отвезти в больницу, но Армеллина словно обезумела. Какое она имеет право, а? Прислуга! Думает, долгая служба даёт ей право творить все, что вздумается? Чуть в волосы мне не вцепилась! «Только через мой труп», – вопит. Ты были это слышала! Не понимаю, почему дядя позволяет этой древней мегере жить с ним, почему не заставит её съехать. Она была стара уже лет сто назад!

Ада вздохнула:

– Ты же знаешь, что Армеллине некуда идти. Мы – единственная семья, которую она когда-либо знала. Куда ты хочешь её отправить? Обратно в Воспитательный дом, к подкидышам?

– Это не повод вести себя так, будто она хозяйка, а дядя Тан – её собственность.

– Да брось, Лауретта! Армеллина всего лишь исполняет указания дяди. Ты же помнишь, мы все тогда подписали обязательство не увозить его в больницу даже ради спасения жизни.

– Но это абсурд! Всего лишь несколько лет назад он сам ежедневно ходил в эту больницу...

– Как врач, а не как пациент!

– И что? Это все старческие капризы.

– Слушай, такое же обязательство давала дяде Тану и бабушка Ада сразу после смерти дедушки Гаддо. А он тогда был молодым доктором, только получившим диплом.

– В любом случае это какое-то безумие. И именно мне всегда приходится с этим возиться – тебя никогда нет рядом, когда ты нужна.

– Прости, но он имеет право поступать так, как хочет.

– Ты говоришь совсем как доктор Креспи. Спрашиваю: «Вы берете на себя ответственность?» А он отвечает, что дядя – не маленький мальчик и может сам решить.

Это была вечная история: кузины ещё в раннем детстве знали об «экстравагантности» дяди. «Упрям как мул, – говорила донна Ада. – Возможно, он дурного мнения о коллегах. Но почему мы должны ему в этом потакать?»

Сказать по правде, если кто-то в семье серьёзно заболевал, доктор без всяких сантиментов отправлял его в больницу. Но сам всегда лечился дома.

По этому поводу у Армеллины, как обычно, была своя теория, даже две: «Тогда, на Арно, Танкреди тоже должен был утонуть, но смерть этого не пожелала, и теперь он думает, что бессмертен. Или, может, полагает, что, когда придёт время, его судьба всё равно свершится, не важно, в больнице или в другом месте».

А вот Санча, старшая из тёток, утверждала: мол, у её брата остались такие тяжёлые воспоминания о трёх годах Великой войны, проведённых в туберкулёзном санатории, что саму мысль о госпитализации он считал невыносимой.

Танкреди Бертран не имел проблем со здоровьем с самого возвращения в Донору в 1946 году, не было с ним и несчастных случаев, так что его отказ от госпитализации долгое время воспринимался как чисто теоретический – ещё и потому, как правильно заметила Лауретта, что он посещал больницу ежедневно, не считая праздников и отпуска. А отпуска проводил в Тоскане у своего лучшего друга, окружного врача Лудовико Колонны. Когда же тот скончался, Танкреди, которому было уже за шестьдесят, почувствовав лёгкое недомогание, выбрал личным врачом одного из двух самых молодых специалистов своей бригады. «Акушера! Он что же, считает, что акушер способен вылечить люмбаго?» – возмущалась донна Ада.

2

Вот так и вышло, что доктор Креспи стал единственным, кому было разрешено измерять давление своего старого наставника, касаться его живота, осматривать язык, а при необходимости брать кровь на анализ. Ему единственному позволялось «налагать руки», как говорил доктор Танкреди. И он тоже подписал знаменитое обязательство. С течением времени между ними зародилась крепкая дружба: старший коллега даже сделался крестным отцом первенца младшего.

Теперь уже и доктору Креспи перевалило за пятьдесят, но энергия в нём кипела по-прежнему. Он обожал споры, иронические шутки и парадоксы, чем и нравился Аде. Особенно она ценила тот факт, что Креспи уважал экстравагантность старика.

Когда в конце 60-х дядя Тан вышел на пенсию, он отказался также и от частной практики, которой занимался в трёх комнатах на первом этаже «Виллы Гранде», передав все дела более молодому врачу, так что в тот злополучный день помощь прибыла немедленно. Если, конечно, это можно назвать помощью. Бившуюся в истерике Лауретту отправили в её старую комнату на втором этаже, где она тут же припала к телефону, чтобы продиктовать уже знакомую нам телеграмму Аде. При содействии Армеллины больного раздели и уложили в постель. Креспи, измерив давление, уселся рядом с ним, чтобы пощупать пульс. Поскольку сердцебиение казалось нормальным, он, посидев так некоторое время, решил слегка вздремнуть. А проснувшись, внезапно различил в сумраке, как в дверь ванной проскользнул силуэт в пижаме.