Сексуальная жизнь наших предков

– Я предпочитаю Софонисбу Ангвиссолу, – ответил дядя. – Вспомни, из какой она семьи, всех этих сестёр-художниц: отец ведь обучал их, как мужчин, хотя у него был сын, и не боялся посылать посмотреть свет. Сколько за свою полную приключений жизнь она написала портретов сильных мира сего – но в то же время сколько запечатлела юных испанок! А ещё Софонисба много путешествовала, была женой вице-короля Сицилии, а потом моряка-судовладельца. Почему бы ей было не навестить Ордале, чтобы запечатлеть твоих предков?

– Да брось, дядя Тан, какое там «навестить»! Маэстро работал здесь целых десять лет, так Чечилия говорит.

– Ну хорошо, а как насчёт Лавинии Фонтана? Или моей любимой Мариетты Робусти, дочери Тинторетто? Эта ваша экзальтированная гуру феминизма, Жермен Как-её-там, авторша «Женщины-евнуха»^[32], которую ты заставила меня прочитать в прошлом году по-английски, утверждает, что Якопо Робусти разрешал дочери дорисовывать лишь пуговицы на своих картинах, не признавая за ней никакого таланта, – возмутился дядя. – Но знаешь ли ты, что пишет биограф Мариетты, Карло Ридольфи, который собрал информацию о ней из первых рук, опросив братьев, сестёр и ближайших родственников? Что отец считал её «драгоценнейшим плодом своего гения, так точно воспринявшей от него и рисунок, и колорит, что когда она писала свои картины, люди восхищались живостью её таланта. Будучи невысокого роста, она одевалась в мужское платье, и отец водил её туда, куда ходил сам, и все принимали её за мальчика».

Ада расхохоталась, представив, сколько всего он хранит в памяти:

– Дядя, и как ты только запоминаешь эти цитаты? «Будучи невысокого роста, она одевалась в мужское платье», – вот уж не думаю, что тебе приходилось сдавать экзамен по биографии Мариетты! Или всё-таки приходилось?

Потом, уже забыв о гипотезе происхождения «мастера из Ордале» и о художницах, достойных этого гордого звания, она рассказала, что Дария взялась за ум, вышла замуж за банковского клерка и открыла мастерскую, где печатала trompe-l'œi, небольшие фотографии-обманки, которые затем увеличивала и переносила на стены богатых домов, как в городе, так и за его пределами.

Дядя в ответ пожаловался, что старшие дети Грации, близнецы, совсем не хотят учиться, а Лукреция и вовсе устроила скандал, отправившись в поход вдвоём со своим парнем, из-за чего бабушку Санчу почти что хватил удар.

– Очень способная девушка, – заявил он. – Не представляешь, сколько потов с меня сошло, пока я обыграл её в шахматы. Но вместо того, чтобы поступить в университет, эта вертихвостка, подумать только, после лицея пошла работать в «Луизу Спаньоли»!

Потом он рассказывал о Джулио Артузи, вечно просившем денег, чтобы вложить их в какие-то безнадёжные предприятия, и о младшем сыне Лауретты, Якопо, странном существе, которому категорически не нравилось всё, что, как считалось, должно привлекать семилетнего мальчишку: например, в цирке, всегда приезжавшем в Донору на Рождество, он плакал, мультиков по телевизору пугался, рекламируемые повсюду игрушки оставляли его равнодушным, гамбургеры в только что открывшемся на проспекте Мадзини «Макдоналдсе» не нравились, как, впрочем, и пицца. Зато он мог часами неподвижно сидеть на земле в саду «Виллы Гранде», следя за перемещениями муравьёв или слушая вместе с дядей Моцарта, а к пяти годам самостоятельно научился читать, но детских книжек своей сестры Ады-Марии никогда и в руки не брал, предпочитая журналы по садоводству и каталоги «Товары почтой». В отличие от этой оторвы, своей сестрицы, он так и не научился стоять на роликах, зато в два счета мог починить заевший замок или текущий кран. Странный ребёнок, совсем не похож на сверстников, говорила Лауретта, отчасти стыдясь, отчасти предполагая у сына умственную отсталость.

– Отсталость, надо же! – смеялся дядя Тан. – Да парень не отстаёт, а опережает. Представляешь, на днях поинтересовался у меня, почему говорят «я чувствую неловкость», а не «я чувствую ловкость». «Может, – спрашивает, – это потому, что люди, например, мама, очень не любят ловкачей, вот и не признаются, что это они?»