Мой жених (теперь я должна называть его именно так), сказал, что мы будем жить на вилле: здание прочное, хорошо спланированное, современное, со всеми удобствами, и для детей места хватит. Спрашивает: «Нравится?», – а у меня смелости не хватает ответить «нет», я только головой качаю.
Он же знай себе кивает: «Вам нравится, что бы Вы там ни говорили. Его ведь так никогда и не использовали для того бесстыдства, о котором Вам теперь и вспоминать не стоит. Эти стены невинны. И какая кому разница, что там думал строитель? Мы превратим его в наше собственное гнёздышко, наполненное любовью и семейными ценностями. А если Вы считаете, что нужно что-нибудь поменять, просто скажите мне».
Что-нибудь поменять! Да всё, от начала до конца! Эта вилла мне отвратительна! Но моему жениху она действительно нравится, и он уже принял решение.
Если бы я была мальчишкой, могла бы сбежать из дома и записаться в какой-нибудь полк или даже во флот. Но как девушке избежать участи, которую ей уготовили другие?
Донора, 1 октября 1908 года
Синьор Бертран попросил разрешения свозить меня на прогулку в своём ландо. Первые несколько раз меня может сопровождать Тоска, но в дальнейшем ему бы хотелось, чтобы я была одна, потому что он считает, что нам нужно поговорить начистоту и получше узнать друг друга до свадьбы. В Доноре такого ещё не бывало. Я думала, отец и тётя Эльвира станут возражать, но они без колебаний согласились. «Он ведь человек благородный», – сказала мне тётя. Нам каждый день доставляют приданое, которое мой жених выписывает паромом из Флоренции. Даже мама в редкие моменты ясности сознания очаровалась им и теперь говорит, что ещё ни одна невеста в городе не была так обильно и роскошно обеспечена.
Мы выезжаем каждый вечер. Катаемся по центральной аллее парка, и когда нас приветствуют из других экипажей, мне кажется, что в женских глазах я читаю зависть, но отчасти и презрение. Синьор Бертран пытается вести со мной беседы – в основном о своих детях: рассказывает, что дочка – его любимица, что она читает больше брата, чаще проявляет интерес к торговым делам и очень ласковая. Говорит, она очень похожа на мать, его первую жену: та была красавицей и образцом добродетели, жаль только, рано умерла. Мне тоже жаль: если бы Лукреция Малинверни не умерла, я не сидела бы сейчас на этих кожаных подушках и не ломала бы себе голову, что ответить, когда он спросит, как я собираюсь тягаться с её прекрасным призраком.
Донора, 10 ноября 1908 года