Сексуальная жизнь сиамских близнецов

Я чешу затылок и иду на кухню, по дороге задумываясь: «Жопу рвешь, пытаешься этой толстой скотине помочь, и, как только она становится сильнее, она на тебя нападает! Ну что это такое!»

В квартире полный разгром. Слава богу, что лягушатник оказался пустой, иначе все было бы гораздо хуже.

Я достаю ей чистое белье из пакета и загружаю грязную одежду в стиральную машину, где уже лежит моя, и туда же сую измазанное говном одеяло. Запускаю стирку. Сделав несколько глубоких вдохов и упражнений на растяжение, собираюсь с мыслями и возвращаюсь к Соренсон. Наполняю лягушатник с медведем мыльной водой и протягиваю ей бумажные полотенца.

– Давай умойся, как сможешь, – говорю.

Соренсон залезает в бассейн и начинает мыться, стирая губкой с лица рвоту и фекалии. Выглядит как ребенок. Она замечает, что я на нее смотрю, стреляет в меня полубезумным взглядом, и я отворачиваюсь. Я собираю бумажными полотенцами куски экскрементов, смываю в унитаз, потом тру паркет шваброй, чтобы убрать остатки грязи. Мама с Либом ёбнулись бы, если б узнали, какой пиздец здесь их мог поджидать. Я делаю круговые движения шваброй, потом выжимаю говняную жижу об решетку на ведре. Вдруг слышу сдавленный вдох, оборачиваюсь: Соренсон уже на матрасе, делает в бешеном темпе упражнения на пресс – подъемы торса и скручивание.

Я оперлась на швабру, как усталый часовой.

– Не надо этого делать. Спину повредишь, и больше ничего. Мышцы разработаешь, но они все равно останутся под слоем жира!

Не отвечая, Соренсон продолжает шумно пыхтеть. Потом переворачивается и начинает отжиматься. Я про себя удивляюсь, что она уже может все тело оторвать от пола, раньше она могла только по-девичьи с колен.

– Квадрицепсами надо заниматься, Лина. Делать приседания. – Для наглядности я сажусь перед ней на корточки, с удовольствием ощупывая собственные бедра, тугие, как стальной канат. – Квадрицепсы – твое главное оружие. Они сжигают на сто пятнадцать процентов больше калорий, чем любая другая группа мышц, – соврала я, на ходу придумав эту цифру.

– Тридцать один, – пыхтит Соренсон, – тридцать два…

– Ты думаешь, худые телки из журналов отжимаются от пола и делают упражнения на пресс? Брось ты это дело; когда будешь выглядеть как они, можно будет подумать, где еще какой кусочек сальца с тебя срезать!

– ТРИДЦАТЬ ПЯТЬ, – она уже рычит, – ТРИДЦАТЬ ШЕСТЬ…

– Ну ладно, ебись конем! Гробь спину, изображай мученицу, – я взмахиваю шваброй и продолжаю уборку, – это же традиционная игра для женщин по фамилии Соренсон… – начала было я, но быстро осеклась.

Лина заметила: разинув рот и с выражением ужаса на лице, она вскакивает и делает выпад вперед, но цепь ее одергивает.

– Что ты сказала, блядь? Ты что… Ты что, читала мою почту? – Она снова от безысходности дергает за цепь двумя руками. – ТЫ РЫЛАСЬ В МОИХ ПИСЬМАХ?!

– Что слышала. – И я ухожу на кухню.

– ЧТО ЭТО ЗНАЧИТ?! ЧТО ТЫ ИМЕЛА В ВИДУ?!

Я не обращаю внимания на ее идиотские выкрики. Замечаю, что, прежде чем устроить здесь всю эту трэш-фантасмагорию, она отодвинула переносной телевизор в угол, чтобы на него не попало. Расчетливая душонка; во всем наигранность и фальшь, блядь. Терплю, можно сказать, издевательства провинциалки, но все равно опускаться до ее уровня я не стану. Проверяю сообщения в телефоне: очередная партия истерических писем от матери. Неудивительно, что Соренсон такая, раз мать как чокнутая жопу рвет на части. Но хоть эта придурочная Ким из Чикаго поняла, что надо отвалить.

– ГОВОРИ! Что это значит?.. Скажи мне…

Слушая, как соренсоновские вопли постепенно затихают, я проверяю собственную почту на айфоне. Отец прислал картинку из какого-то городка, куда он заехал по ходу турне; на фото какой-то дальний родственник придурковатого вида, отец подписывает ему книгу. Мать прислала фотографию себя с Либом: они на палубе корабля в этой постановочной, тошнотворно-классической любовной позе; она прильнула к нему сбоку, смотрит снизу вверх, а он пялится в сторону горизонта как такой архетипический избранник судьбы. Господи, патоки от этой парочки больше, чем производят в Миннесоте. Удивительно, как синхронно у отца с матерью все происходит, несмотря на то что столько лет уже прошло; за мейлом или звонком одного незамедлительно проявляется другой. Многолетняя связь, наверное, как-то влияет на биоритмы, от которых уже не избавиться. Поэтому очень жаль Соренсон и ее мамашу: в их случае такая связь предполагает только совместное обжиралово, и ничего более.

Я достаю вещи из стиральной машины и засовываю в сушилку. Наблюдая, как они крутятся в барабане, снова слышу какой-то шум, и иду к Соренсон проверить, в чем дело. Офигеть: она снова вышагивает на беговой дорожке, пóтом торит себе путь к свободе. Я одобряюще киваю, но она не смотрит в мою сторону и продолжает топать. Хуй с тобой, сука неблагодарная; возвращаюсь на кухню и отправляю еще несколько мейлов.

Одежда еще сыроватая, когда я ее достаю, но на улице все равно душно, так что я напяливаю свою, а соренсоновскую бросаю рядом с матрасом.

– Лина, я ушла.