Секта. Невероятная история девушки, сбежавшей из секс-культа

Я тащусь вверх по лестнице, едва передвигая ноги. Маленькие ноги в черных кедах и носках от разных пар. Покрывающий лестницу ковер с узором из роз скрадывает шаги спускающихся и поднимающихся по ней каждый день сорока детей. Но сейчас я здесь одна, и, кажется, будто весь остальной дом вымер.

Тук-тук! Я ударяю кулаком по хорошо знакомой глянцево-кремовой поверхности двери. Моя маленькая рука вся в полосах и каплях – следы любительской кисти.

– Войдите.

Джуд сидит на столе. Он указывает мне сесть на кровать, заправленную покрывалом с цветочным орнаментом, знакомым мне и ненавистным. Из окна льется свет, затянувшие небо серые облака не в силах удержать солнце, пробивающее себе путь через эту дыру в комнате.

Я концентрируюсь на свете.

– У меня есть для тебя новости. – Джуд улыбается.

Очень неприятной улыбкой.

Я устраиваюсь на его кровати, прямая, спокойная.

– Я знаю, что ты старший ребенок, и, может, кто-то посчитал бы, что ты еще юна для поступления в программу «Виктор». Но мы молились об этом вместе с твоими родителями и решили, что ты все же присоединишься к другим подросткам в программе.

Я молчу по-прежнему, но разум мой пылает: как я могу быть частью подростковой программы? Мне десять лет. И разве мама с папой не собирают вещи?

– Ребекка, твои упорство, лживость и увлеченность злом, обидчивость и постоянные мечтания – вот почему мы приняли такое решение.

Мои глаза вспыхивают, и я думаю о том, получится ли вызвать суперсилы, если посмотреть на Джуда подольше? Может, сейчас они проявятся. Я чувствую, как мой палец, зажатый между кроватью и ногой, сам по себе выводит письмена на покрывалах. Джуд не видит этого.

– Ты должна радоваться тому, что мы считаем тебя не до конца погибшей. У тебя есть надежда. – Джуд снова улыбается, как будто сообщает нечто хорошее. – Твои родители перебрались в фургон в задней части дома. Здесь потребуется больше места для подростков и новых лидеров.

Теперь мне все понятно. Слезы неудержимо текут по щекам, хоть этот человек – последний, при ком я предпочла бы плакать. Сквозь слезы я замечаю проблеск радости в его глазах, но он сейчас же кривится от отвращения, как будто унюхал что-нибудь гнилое.

– Главным изменением в твоей жизни станет Ограничение тишины.

Я смотрю на Джуда непонимающе:

– Пребывая в нем, ты будешь общаться лишь со мной и назначенными тебе лидерами. Больше ни с кем. Под «общением» я подразумеваю все. Ни разговоров, ни жестов, ни зрительного контакта. Они запрещены. Так у тебя будет больше времени для общения с Господом.

Я молчу, мой мозг лихорадочно работает. То, о чем он говорит, из-за чего становятся гнилыми яблоками, – я это делала? Тлетворно влияла на людей? Да, я подшучивала над некоторыми взрослыми, и да, у меня были вопросы по поводу определенной части того, что нам читали. И я лгала.

– Как долго? – слова выскакивают прежде, чем я успеваю осознать их.

– Ребекка! – в спокойствии Джуда проглядывает раскаленная добела злоба. – Время – не то, о чем ты должна думать. ЦЕЛЬ В ДРУГОМ, ТЫ ПОНЯЛА? Можешь идти.

Я покидаю комнату, а он орет мне вслед: «Решение вступает в силу немедленно!»

* * *

Ошеломленная, я спускаюсь вниз. Дом полон людей, в нем должно быть шумно, но я слышу лишь только звук шагов у меня в голове. Топ, топ, топ. В ушах грохочет кровавая армия, она оглушает меня. Я возвращаюсь в кухню. Девочки готовят ланч. Как будто даже не сменили положения. Как они могут оставаться в тех же позах, когда все остальное изменилось? Все развернулось на сто восемьдесят градусов.

Ускорив шаг, я прохожу мимо них, не поднимая головы. Открыв заднюю дверь, вдыхаю свежий воздух и припускаю бегом по направлению к фургону, в котором теперь живут мои родители.

Я принимаюсь молотить по пластиковой двери кулаками.

Каким-то чудом оказывается, что мама с папой дома.

– Мама, – шепчу я, чувствуя, как горло сдавливает от отчаяния. – Мама, они отправили меня в Ограничение тишины. Как так можно? Я даже не подросток.

Я прижимаюсь к ней, обняв ее за талию, и поднимаю голову.

Мама мягко отталкивает меня.

– Ш-ш-ш-ш-ш-ш! – говорит она, прижав к губам палец.

Не понимаю, что она хочет этим сказать. Ей грустно? Она боится? Боится так же, как и я?

Папа сидит в противоположном конце фургона, он смотрит отстраненно.

– Тебе нельзя здесь находиться, Бекс, – произносит он.

* * *

Изменения в подростковом лагере стремительны. В течение недели уезжают семьи, на их место привозят двадцать одного подростка в возрасте от десяти до восемнадцати лет. Двадцать один – не так много. Нам приходилось слышать о лагерях, где были сотни детей.