Секта. Невероятная история девушки, сбежавшей из секс-культа

Тар-тар-тар-таааарабааар

Таааар-тар-тар-тар-таааарабар

Спасибо, Иисусе. Славься, Иисусе. Спасибо, Иисусе.

Перекрывающийся гул голосов набирает обороты.

Йа-а-а-тар-тар-тар-тарабааар

Тар-тар-тар-тара-бар

Тар-тар-тар-тара-бар

Аллилуйя. Славься, Иисусе. Спасибо, Иисусе.

Голоса становятся громче и быстрее.

Тарарабар

Дидубааааар

И тут сквозь языки звучит голос Джоэля:

– Да, Иисусе! О да! Так!

Его такой знакомый ироничный тон.

Тарабаааар

– ДАВАЙ, ИИСУСЕ! – говорит Джоэль громче.

Тааааарабааар

– Заполни меня своим СЕМЕНЕМ, ИИСУСЕ! – издевается Джоэль.

Спасибо, Иисусе. Славься, Иисусе. Спасибо, Иисусе.

– ТРАХНИ МЕНЯ СЗАДИ, ГОСПОДЬ, И ЗАПОЛНИ МЕНЯ СВОИМ СЕЕЕЕМЕНЕМ! – орет он.

Говорение на языках прекращается. Все глаза открываются. Мне хочется засмеяться, но выходка Джоэля парализовала меня, так же как и остальных.

* * *

Через несколько часов после молитвы наступает время наказания.

Входит Джоэль, его голова опущена. Тайтус, лидер, который будет его пороть, занимает свое место. Джоэль не только высмеял «Письмо Мо», но и приплел ко всему этому гомосексуальность, которая считается грехом.

Наказание Джоэля обещает быть ужасным, и никто из нас не может защитить моего брата.

Изо рта у меня вырывается пламя, быстрое, как лазер, и горячее, чем сера. Я прожигаю гигантскую дыру в стене, открывая с другой стороны сияющий золотом путь. Выбравшись через дыру, я сквозь горящую стену протягиваю руку Джоэлю.

– Скорее! СЮДА! ИДЕМ!

ХЛОП!

Первый удар возвращает меня к реальности.

Джоэль визжит, как щенок.

Затем слышится резкий вдох. Обычно во время порок Джоэль не издает ни звука. Дыры в разделочной доске делают свое дело, как и хотел Тайтус.

Публичные избиения – вещь коварная и эффективная. Большинству детей, таких как я, труднее смотреть на это, чем быть самим выпоротыми. Рядом со мной сидит Сафира, ее выпустили из изоляции ради представления. Повязки на ее обваренной руке ярко-оранжевого цвета и воняют испорченным мясом. А может быть, пахнет потому, что ей нужно сходить в туалет в ведро – меня бы стошнило, не будь я так сильно напугана.

ХЛОП!

– Нет, нет, нет! Пожалуйста! НЕТ! – плачет Джоэль.

Двоим взрослым приходится держать его, так сильно он уворачивается.

Я не могу смотреть; хотела бы я закрыть глаза. Но нам не разрешают так делать, и отворачиваться тоже не разрешают. Мы должны присутствовать при порках и смотреть – они хотят, чтобы мы помнили.

Мы будем помнить.

Я никогда не забуду этого.

* * *

Позднее в тот же день я застаю Джоэля в одной из ванных комнат, со спущенными штанами, в попытках залатать свои раны. Ни в одном из туалетов нет замков на дверях, это не разрешается. Я замечаю ушиб на ягодице, такой сильный, что кожа треснула. Его задница выглядит мраморной, но «полосы на камне» – это кровоточащие трещины. Я закрываю дверь, прежде чем нас застанут здесь.

На следующий день против нас применяют новую тактику.

«Отныне порядок наказаний будет другим. Мы заметили, что некоторые из вас таят обиду против лидеров, руководящих порками. Что неправильно, поскольку порки есть проявление любви и исходят от Господа. Однако чтобы облегчить ситуацию для лидеров, теперь наказанных будут пороть индивидуально, и у них будут завязаны глаза».

Я рада новостям – никогда не хочу больше смотреть на то, как они делают такое с моим братом.

Но с их стороны глупо думать, что мы не узнаем, кто бил нас, лишь потому, что нам завяжут глаза. У каждого лидера есть свой синяк-подпись. Квадратная пряжка ремня – это Джуд. Мэри Малайзия любит использовать хлыст, от которого остаются полосы как у тигра. Тайтус использует крупную лопатку, от нее по коже шире распространяются синяки и царапины.

Фиолетовые и красные рисунки на наших телах – свидетельства того, что они делают.

Итак, сегодня, когда я вхожу в комнату для порки, в ней нет ни группы наблюдающих детей, ни Сафиры с ее воняющей рукой, ни братьев и сестер, которым было бы больно от того, что меня избивают плетью. Только трое лидеров, розга – и повязка.

Впервые за долгое время кто-то смотрит мне прямо в глаза, чтобы заговорить со мной. Это потрясает едва ли не сильнее, чем вид повязки.

– Ребекка, тебе известно, почему ты здесь?

Я киваю.

– Ты знаешь, что нам от этого гораздо больнее, чем тебе?

Я киваю опять.

– Смотри мне в глаза. Позволь мне увидеть твою улыбку. Ты все еще любишь меня?

Я улыбаюсь, я киваю.

И в комнате делается темно.

* * *