Секта. Невероятная история девушки, сбежавшей из секс-культа

Склонность вести себя неестественно хорошо и странная взрослость – еще две особенности детей, переживших травму, с которыми мне приходилось сталкиваться. На восьмилетнюю племянницу моей подруги, видевшую в детстве огромное количество насилия, можно положиться столь же твердо, как и на взрослого. Моя подруга, вынужденная в детстве быть родителем для собственной матери-алкоголички, с раннего возраста ходила за продуктами, убиралась в доме, давала маме таблетки от похмелья и укладывала ее спать. Иногда травма заставляет детей казаться «хорошими» – потому что в их жизни просто нет места для плохого поведения или для того, чтобы быть детьми. Я помню, что, когда мы были маленькими, увидев нас, незнакомые люди спрашивали себя, почему их собственные дети не могут быть столь же идеально воспитанными и милыми.

Но если тебе удастся застать детей, живущих в «Двенадцати коленах», таких молчаливых в присутствии родителей, – одних: во время кормления коз или на холме за прополкой, можно легко поймать их улыбку или услышать, как они напевают песни. Афра пытливо смотрит на меня, оценивая, можно ли доверять мне, и лишь затем позволяет себе чуть засмеяться, давая место проблеску детскости.

Детская игривость и живость волшебны. Они продолжают существовать в обедневших муниципальных районах Лондона, на гигантских свалках в Гане и в сельскохозяйственных угодьях изолированных религиозных групп. Каким-то образом, даже если для этого почти нет возможности, дети находят способы быть… детьми. Чудо, пусть и с оттенком горечи, заключается в том, что сила детской радости побеждает в этой борьбе, но как печально то, что ей приходится бороться.

* * *

На одном из собраний нам объясняют концепцию «Жезла». Так адепты «Двенадцати колен» называют право родителей шлепать своих детей. По их мнению, полная власть взрослых над детьми обеспечивается простым фактом обладания: детей им дал Бог. И никто, в том числе немецкие законодательные органы, не может подвергнуть сомнению эту власть. У членов группы есть доказательство того, что детей нужно шлепать. Сомневающимся в их доктрине они предъявляют печатное «свидетельство» своей правоты – статью в газете, где сказано, что шведские дети, выросшие в стране, где запрещены телесные наказания, оказались «поколением монстров».

– Дети растут со сломанными душами, сгибаясь под невыносимым бременем вины. Все, что останется, когда прекратятся шлепки, – ад, вырвавшийся на свободу, – говорит лидер собрания, завершая свою речь. – Вы спросите, о каком аде идет речь? Взгляните на статистику изнасилований в Швеции – она самая высокая в Европе.

Родители согласно кивают.

Они пытаются предотвратить изнасилования при помощи телесных наказаний?

Мы с Софи ищем признаки использования «Жезла». Нам случалось видеть, как детей забирали из комнаты, – часто это делали взрослые, у которых был весьма торжественный вид. Детей отрывали от еды, от работы в поле, собраний. Элиабу жестом указали на дверь, Калаха вывели за руку с мрачной помпезностью. В походке каждого из них мне слышатся собственные детские шаги. Твердая хватка доминирующей руки взрослого, ни пинаний, ни криков, – «безмолвны, как ягнята перед закланием». Но мы ни разу не видели непосредственно наказаний, мы даже не слышали детского плача.

Каждый вечер, стоя у раковины и счищая с ногтей налипшую грязь, я «предвкушаю» сон на неровной кровати, терзаясь усталостью, кажется, въевшейся в мои кости. Я замечаю, что с каждым днем на руках у меня становится все больше порезов – они, похоже, не заживают. Стекающая с моего лица вода – молочно-серого цвета. Отражение в зеркале стремительно изменяется в сравнении с тем, какой я знала себя, – глаза опухли, кожа уставшая, все лицо одутловатое, словно его слегка оторвали от черепа.

Каждое утро я просыпаюсь по звуку шофара, измученная и бодрящаяся. Знакомое состояние. Я влезаю в повседневную рутину, как в неудобный, но хорошо разношенный сапог, – ты знаешь, где у тебя натерто, где пузыри, где огрубела кожа. Боль привычна, и каждый день ты, не думая, суешь в него опухшую ногу.

В следующие несколько дней – возможно, из-за того, что мы делим комнату, или благодаря совместным дежурствам, – я чувствую, что мы вроде бы сближаемся с нашей соседкой по комнате, Дерушей.

Однажды вечером мы вместе сидим на полу в нашей комнате и складываем белье. Мои веки тяжелеют от тусклого света, каждое моргание дольше предыдущего. Белье – наша последняя работа на сегодня, после нее мы можем лечь спать.

Успокаивающая работа, сделанная в тишине.

Деруша нарушает молчание:

– Я когда-то была матерью.

От удивления я просыпаюсь. Не решаюсь спросить, что означает «когда-то» – даю ей возможность высказаться.

– Я воспитывала двоих мальчиков на этой ферме, была замужем за мужчиной из здешнего сообщества. – Она произносит это медленно, монотонно, без модуляций, без драмы. – Он перестал соглашаться со словом Божьим, – например, в том, как мы воспитываем наших детей.

– Что случилось? – спрашиваю я.