– Кейт, что ты хочешь поесть? Как считаешь, что ты могла бы выдержать? – спрашивает ее Мария мягко.
– Может, что-нибудь кислое. Ребята, вы можете закрыть ту дверь, чтобы оно сюда не проникало? – Кейт балансирует на грани, стараясь не дышать и не блевать. Я скручиваю полотенце и кладу его под дверь, в надежде перекрыть дорогу мучающему Кейт запаху отварного мяса.
– Что кислое у нас есть? – спрашиваю я Марию.
– У нас есть один лимон. О, еще тут растет яблоня, яблоки кислые, – говорит она, как всегда находчивая.
Я беру ее за руку и шепчу:
– Нам нужно что-нибудь придумать, с ней не может так дальше продолжаться.
– В прошлый раз они сказали – никакого особого отношения. Они не изменят решения, – бормочет она. – Придется разбираться самим.
Мы уже поднимали в доме тему здоровья Кейт.
Но у меня уже есть план. Мне придется сделать кое-что, чего я не делала с четырех лет. Тогда мы сможем помочь моей сестре.
Тем вечером я жду, пока начнется встреча взрослых. Смотрю в окна в дверях столовой: мама и папа сидят рядом, лица торжественные – или скучающие?
Я перепрыгиваю через две ступеньки, поднимаясь по лестнице. На цыпочках иду по коридору и со скрипом открываю дверь, просовывая голову в комнату: никого.
Мои ноги знают все самые шумные половицы в этом коридоре. Я беззвучно перескакиваю вниз. Все комнаты соединяются между собой внутренними дверями. Прохожу в следующую дверь: опять пусто. Я вспоминаю, как дышать, – впервые с начала моего забега.
Я стою посреди комнаты моих родителей. Я
Мне было четыре года, и, прокравшись через холл во время тихого часа, я вошла в дверь тети Беверли. Я бывала в ее комнате много раз прежде, но так как тем утром мы узнали «большие новости», мне хотелось посмотреть, ощущается ли комната иначе.
На тумбочке лежали пачки купюр, аккуратно сложенные рядами.
Я не знала, почему деньги важны, просто знала, что это так. Схватив пригоршню банкнот, я затолкала их в трусики. Адреналина в моем поступке было столько, что я слышала, как бьется сердце – в голове, как будто там расколотили тысячу тарелок.
Я шмыгнула обратно к себе в комнату, закрыла дверь и притворилась, что сплю, чтобы замести следы. А потом я услышала слова, которых ждала весь день: «Время выметаться».
«Время выметаться» следует после «тихого часа» – один час снаружи, когда мы бежим в лес сражаться, тренируясь быть солдатами Конца времен. Но сегодня почти сорок градусов, раскаленная жара, и все внимание будет приковано к бассейну. В этом доме, как и во многих других домах в Южной Африке, есть бассейн. Призыв «выметаться» похож на зов сержанта или щелчок пальцев гипнотизера – он помогает мне сконцентрироваться, и все остальное перестает иметь значение.
Я пробежала через дом, через гостиную, стеклянные двери которой ведут к желанной влаге, обещающей свежесть и прохладу. Промчалась мимо мамы и сестер, прыгнула в бассейн. Вода окружила меня, перекрыв детский гомон, шум сада и африканского дня. Все мое тело мгновенно охладилось, избавившись от липкой пленки пота. Взглянув наверх, я увидела, как солнечный свет и сад нависают надо мной разноцветными миниатюрными формами, словно кусочки мозаики, такие спокойные и красивые. Однако среди этих фигур в бассейне (в моей голове) плавают и украденные «деньги проститутки за Иисуса». Все здесь, вокруг меня, в изысканном единстве. Мой разум немедленно охватывает страх; я знаю, что для меня будет значить эта сцена. Мне хочется навеки остаться тут, на дне, не подниматься на поверхность. Но под воду ныряет большая рука, к доносящимся до меня звукам сада добавляется жара, и я узнаю,
Я возвращаюсь в настоящее. Это ограбление мне даром не пройдет. Быть схваченной сейчас даже хуже, чем тогда, в детстве.
Не требуется много времени, чтобы найти кожаный кошелек с тремя банкнотами и парой монет. Не уверена, не окажется ли более подозрительным, если он пропадет, поэтому я беру одну из банкнот. Мне нужна приличная сумма – какое-то время не хочу делать этого снова.