Секта. Свидетели убийства гражданина Романова

Петербургский митрополит, первенствующий член Священного Синода и будущий священномученик Владимир решил «раскрыть глаза» царю на «старца». Николай, опять же, повел себя предсказуемо, заявив, что собеседник, может быть, во многом и прав, но государыня никогда с этим не согласится. Разговор он передал жене, та вознегодовала… В результате Владимир был переведен в Киев.

И так далее, и тому подобное…

Дело тут вообще не в самом Распутине, а, опять же, в особенностях личности царя и особенностях религиозности царицы, благодаря которым пустяковое дело выросло до размеров национальной проблемы. Тем более что именно Распутин не только скомпрометировал царя перед подданными, но и окончательно поссорил его с Церковью.

Преувеличенный, а на самом деле не стоящий выеденного яйца конфликт вокруг Григория Распутина имел в своем основании два фактора. Первый — это усугубленное семейным несчастьем пристрастие императрицы к «божьим людям». Иначе не составило бы никакого труда заставить Григория Ефимовича вести тебя тихо, скромно, незаметно — но он лечил наследника, и ему было все дозволено. Николай с горечью заметил как-то Столыпину, что «пусть будет лучше десять Распутиных, чем одна истерика императрицы».

Второй же фактор — упертая убежденность Николая, что это все — его частное, семейное дело, никого не касается, и никто не вправе говорить с ним об этом. Выражал он эту убежденность обычным для себя способом — в лучшем случае, не желал разговаривать, в худшем — убирал тех, кто касался «распутинской» темы, с глаз долой.

Результат известен: скандал разросся до колоссальных размеров, «черный пиар» вокруг фигуры Распутина использовали как таран против Романовых. Поддерживали кампанию фрондеры, не очень понимающие, что именно они творят, а результатом стало ожесточенное противостояние власти и общества, кончившееся плохо для всех. И это еще счастье, что пришли «злые большевики», которые заново склеили большую часть империи, а то была бы тут сейчас пара десятков протекторатов всех мировых хищников.

* * *

Стоит ли удивляться, что за двадцать лет царствования Николай сумел оттолкнуть от себя всех, кроме горстки восторженных монархистов, вроде православного писателя Сергея Нилуса. В 1904 году тому довелось присутствовать на встрече царя с мценским дворянством на вокзальном перроне. Николай, обнаружив в толпе ветерана Крымской войны, принялся расспрашивать его о службе, а Нилус наблюдал. «Тут я имел радость, более того, восторг видеть глаза и взгляд Государя. Передать выражения ни словами, ни кистью невозможно. Это был взгляд Ангела-небожителя, а не смертного человека. И радостно, до слезного умиления радостно было смотреть на него, и любоваться им страшно, страшно от сознания своей греховности с близким соприкосновением с небесной чистотой»[77].

Впрочем, правителю надо быть уже совершенным чудовищем, чтобы его никто не обожал. Да и тогда… Фанатичные приверженцы были и у Гитлера, причем не только в дни побед. Фанатичные приверженцы есть у всех. Вот только не надо выдавать их точку зрения за мнение всего народа.

А что же народ, который нынешние фанатичные монархисты скопом записали в предатели?

Начнем с крестьян, самой обездоленной категории российского общества. Крестьяне были привычны к непосильному труду, голоду и к прочим ужасам своего бытия, для облегчения которого никто ничего не делал. Их обиды, как ни странно, были большей частью нематериальными (любое традиционное общество вообще очень чувствительно к понятию совести).

После отмены рабства крестьянин все равно остался человеком четвертого сорта — против этого не протестовали, но запомнили. А что же Николай? Он отменил было порку, а потом ввел снова — как дал слово, так и взял его обратно. И теперь людей клали под розги с его разрешения и по его приказу. А во время войны, в 1915 году, спустя десять лет после отмены, порка была введена в действующей армии — комментировать такое невозможно, фантазия отказывает.

Запомнили мужики и то, что в постоянном конфликте с помещиками царь неизменно брал сторону последних. Ну и столыпинская реформа, конечно… Мужики видели в купле-продаже земли величайшее зло, покушение на жизнь не только ныне живущих, но и будущих поколений, и разубедить их было невозможно. В первую очередь потому, что это была правда. Царь мог наложить вето на планы реформаторов — однако не наложил, да и с чего бы?

Спустя десять лет, едва пало самодержавие, крестьянские комитеты, захватив власть на местах, начали воплощать свои вековые чаяния — и по части «людей четвертого сорта», и насчет земли. И в первую очередь по всей стране отменяли столыпинскую реформу.

А во дворце считали, что «народ любит государя и предан ему».