Секта в доме моей бабушки

– Сегодня у тебя был протест?
– Да.
– На что?
– Не помню.
– Вспоминай!

Внешний вид

Все взрослые в коммуне постоянно носили на груди значки с изображением Ф. Э. Дзержинского, подростки – комсомольские и пионерские, а мы, дети, – октябрятские. Кроме этого, очень поощрялась одежда тридцатых годов: блузки с кружевами, юбки, приталенные платья и обязательно косынки или платки на голове у женщин. Также очень приветствовались военные пилотки. Никто не пользовался косметикой и не носил украшений, разве что очень маленькие и скромные.

^{Значок: Ф. Э. Дзержинский}

И гигиена, и нормальное питание всегда презирались как буржуазные предрассудки. Считалось, что тот, кто стремится к чистоте, – мещанин, и система его ценностей неправильная. Никто не придавал значения тому, моют ли дети руки, чистят ли зубы, носят ли чистое белье. Поэтому мы все всегда ходили грязными. И у всех были вши.

– О чем сегодня думала?
– Хотелось конфету.
– И все? Больше ничего тебя в жизни не волнует?

День смерти Брежнева

В день, когда умер Брежнев, в городе был траур. Настала минута молчания, с улицы слышались сирены. По телевизору показывали похороны и балет «Лебединое озеро». Нас выстроили в шеренгу перед телевизором и на октябрятские значки, которые мы постоянно носили на любой одежде, повязали черные ленточки. Мы должны были плакать или хотя бы выглядеть скорбными, но один мальчик лет семи почему-то хихикнул. Юлия Викторовна, младшая дочка Главного, выхватила его из шеренги, оттащила в коридор, схватила ремень и начала жестоко избивать. Била куда попало. Он долго плакал, кричал; его поставили в угол там же, в коридоре, за дверь.

Юлия Викторовна, недалекая и озлобленная, была одним из самых жестоких взрослых в коммуне. А будучи еще и дочкой Главного, она вовсю пользовалась своей вседозволенностью. Я всегда старалась держаться от нее подальше, но это было не в моей власти.

За разные провинности нас часто били. Одна девочка пила чай, держала кружку рукой с отставленным мизинцем. Юлия Викторовна с размаху ударила ее по руке и по лицу. Чай пролился и обжег девочку. Нам говорили, что пальчик отставляет только «псевдоинтеллигенция», мы же должны ее истребить, а миром должен править пролетариат, рабочие люди.

– О чем сегодня думала?
– Ужасно, что умер наш Брежнев. Как же мы будем жить дальше?

Андропов и Черненко – лучшие времена

Как ни удивительно, но после смерти Брежнева, с 1982 по 1985 год, для нас настали самые лучшие, раздольные времена. Группа «вышла из тени», приобретя официальный статус и высокое положение и урвав право работать и заниматься «научной деятельностью» как в Ленинградском вычислительном центре, так и в Ленинградском институте информатики АН СССР. А в центре города, на территории Александро-Невской лавры, группа открыла официальную клинику. В нее съезжались лечиться от запоев, шизофрении, олигофрении, наркомании, а также снимать стресс и представители творческой элиты, и партийные функционеры.

А попутно они отдавали своих детей для медицинских опытов по выведению новой популяции сверхздоровых, сверхумных и психически стабильных детей, которые при всем при этом продолжали скитаться по стране.

Мат

В эмиграции вдруг бросается в глаза то, что было незаметно на родине. На родине все говорят и пишут по-русски, поэтому многое размывается и остается незамеченным. Ты как рыба в огромном океане, где вода везде примерно одинаковая. А в Европе, когда ты вынужден переключаться с языка на язык, постоянно приходится делать мысленный перевод. В таком режиме ты, шаг за шагом, осознаешь, что твой русский был «грязным». Все становится очевидным, когда ты вынужден переводить эту «грязь» на другие языки: она же непереводима. Чтобы сделать свой язык более легким для перевода, я начала следить за словами и заметила, что постепенно отказалась от сленга, жаргона и мата. И поняла, что мой русский, на котором я говорила раньше, до эмиграции, состоял из сленговых штампов и огромного количества матерных слов.

Я задумалась над тем, откуда это у меня. Первое, что пришло в голову: в секте мат считался языком трудового народа, и уже ребенком я его старательно осваивала. Пример брала с окружавших меня взрослых; мне нравилось повторять их слова и выражения. Никто никогда меня за это не укорял, наоборот, такое копирование поощрялось.