Секта в доме моей бабушки

Гаишники были нашими ангелами-хранителями. Мы их тоже располагали к себе разными способами. Заходили к ним на пост, объясняли, кто мы, просили помочь. Как правило, они всегда с удовольствием нам помогали. И кормили, и пускали переночевать на пост, где мы укладывались в своих спальниках прямо на полу. Иногда они просто останавливали машину и приказывали нас взять. Если по пути, нас всегда брали, кто же будет спорить с ГАИ?! Я потом, после секты, долго понять не могла: за что так не любят этих прекрасных людей?

Вкус свежего лука и рыбных консервов ассоциируется у меня с жарой, пустыней, натертыми ногами в резиновых сапогах и с тяжелым рюкзаком. Мы часто голодали, а из сухого пайка оставалось самое невкусное, и как-то в Туркменистане мы двое суток питались луком и рыбными консервами, пока не добрели вдоль пустынной трассы до поста ГАИ, где нам дали воды и арбуз.

По маршруту мы все встречались в окрестностях какого-нибудь большого города, ставили палатки и стояли там пару-тройку дней, пока не подтягивались остальные. Репетировали, пели у костра песни, слушали беседы. Осматривали город. Выступали в нем с хором и театром. Потом двигались дальше.

Когда мы так, в раздробленном виде, передвигались по стране, нас было сложнее засечь.

Без рода без племени

Я росла в разношерстной компании людей, собранных со всего огромного Советского Союза; мы путешествовали по всем республикам, и, конечно, я все это впитывала, мотала на ус и делала свои выводы о том, какие стратегии выживания самые лучшие.

Хоть все граждане нашей страны и были обязаны говорить на единственно правильном языке, русском – его преподавали во всех школах страны, – люди всегда вставляли в свою речь местные словечки. Я могла с лету определить человека с Урала или с Севера, из Краснодара или Молдавии, из Прибалтики или Питера. У людей разные не только речь и манера говорить, но и пластика, и даже темпераменты. Уже ребенком я это замечала и вижу до сих пор.

Когда водители-дальнобойщики спрашивали, откуда я родом, я ориентировалась по ситуации. Я и сама толком не знала, откуда я родом. Посудите сами. Моя бабушка по маме родом из города Шуя Ивановской области. Дедушка из смешанной семьи: его мама была тоже русской из Саратовской области, вышла замуж за грузина; отсюда и моя грузинская фамилия Чедия, и грузинская внешность. Бабушка родила маму в Ленинграде, а потом, как я уже писала в начале книги, вся семья была сослана в Таджикистан, где я и родилась. Потом я росла в Ленинграде. Родословная моего отца вообще неизвестна; я только знаю, что он из Суздаля. Вот и как понять, откуда я родом? Где мои корни?

Я не знаю ответа на этот вопрос. А дальнобойщикам отвечала, исходя из того, что мне было от них нужно. Ведь моя задача – выжить! Сначала я узнавала, откуда он сам, а потом уже подбирала тот ответ, который ему понравится. Я заметила: если сказать, что я из Ленинграда, это практически всегда вызывает у людей положительные эмоции, даже уважительное причмокивание. Мне это нравилось, и обычно я с удовольствием рассказывала о своем Ленинграде. Зато весть о том, что кто-то из Москвы, обычно не радовала моих спутников. Мне это казалось странным, ведь Главный был москвичом, и я думала, этим положено гордиться. Но инстинкт подсказывал, что не во всех ситуациях стоит об этом говорить.

Людей из Москвы действительно было видно за версту. И дело не в диалекте и не в их «аканье», а в том, как они держались, как вели себя. Хоть я и прожила бо́льшую часть своей взрослой жизни в Москве, я до сих пор не люблю говорить, что я оттуда. Теперь-то причины понятны.

И меня по-прежнему смущает вопрос, откуда я родом.

Лечение наоборот

Как-то нам, детям, педагоги устроили испытание. Нас же постоянно лечили! И вот в очередном походе Главный составил пары и тройки так, что ведущими в них были дети, а ведомыми – педагоги. То есть сделал все наоборот. На педагогах мы должны были научиться обращаться с больными. И поэтому педагоги должны были вести себя как больные. Они действительно так себя вели, а мы, дети, совершенно не знали, что с этим делать. По завершении этого эксперимента нам всем очень сильно влетело.

Сейчас моей дочке пятнадцать лет. Представляю себе, что я поставила бы с ней такой же эксперимент, когда ей было десять, и ожидала бы от нее взрослого и взвешенного поведения, тем более в экстремальной ситуации…