Секция плавания для пьющих в одиночестве (СИ)

Пока убирали номер, Лиза расположилась в общей комнате на этаже, в большом кресле, которое никто обычно не занимал, поджав под себя ноги. Она пыталась читать. С каждым днем шрифт как будто становился все мельче и неразборчивей. Может быть, так ей только казалось, потому что она была чересчур внимательна к себе и к своей потере зрения… все же зрение не могло покидать ее так быстро. И тем не менее сегодня ей опять не удавалось последовать за Гансом Касторпом на Волшебную Гору, услышать споры Сеттембрини и Нафты… «Когда вернусь в Москву, придется заказывать новые очки», — подумала она. Печально было все время оставаться самой собой, ощущать это постоянно растущее давление реальности.

Ее взгляд все чаще скользил поверх страниц, обращался к большому к окну, занавешенному серым тюлем. На улице с самого утра шел первый снег; он засыпал двор и дорожку в аллее и кусты рябин, ложился на крышу церкви и, наверно, покрыл уже весь склон холма у реки. Значит, она уже провела в санатории целую осень — свою девятнадцатую осень, которую никто ей не вернет.

Старик в кресле-каталке был, как всегда, здесь, на своем привычном месте перед шахматной доской у окна. Фигуры на доске были расставлены случайно, как показалось Лизе, и старик, кажется, их не касался. По его напряженному взгляду можно было подумать, что он разыгрывает какую-то бесконечную партию у себя в голове.

Но вдруг, будто ощутив на себе взгляд девушки, он заговорил, уставившись во двор, в сторону подъездной дороги:

— Кто-то приедет.

Сказал он это тихо — то ли обращаясь к самому себе, то ли к ней. Кроме Лизы и старика, в комнате никого не было.

— Вы кого-то ждете? — неуверенно спросила Лиза, пытаясь разглядеть на его лице какое-то выражение. Его профиль был почти красив, как обломок обвалившейся в море скалы, но почти так же сер и мертв.

Старик чуть заметно покачал головой.

— Это, наверно, не за мной, — с плохо скрываемым отчаянием сказал он. — Папа уже за мной не приедет. Он забыл про меня.

Сказанное им Лизу скорее тронуло, чем удивило. Она знала, что старик страдал слабоумием, и иногда деменция любезно возвращала ему юность. Подобно прустовскому страннику по воспоминаниям, оживлявшему на бумаге мгновения прошлого и признаваясь им в вечной любви, превращаясь благодаря им снова в маленького мальчика, ожидавшего материнского поцелуя на ночь (или, что вероятнее: в мальчика со светлячком из «Денискиных рассказов» Виктора Драгунского), этот старик как будто проживал жизнь заново, цеплялся за свою память, вытравливая из себя настоящее, видя себя таким, каким хочет себя видеть каждый — молодым и полноценным. Он-то, наверно, считал себя ребенком, забытым в лагере. Иногда, во время особенных помутнений сознания, он приставал к санитаркам, спрашивая, когда его уже отсюда заберут. А после того как ему называли дату его предполагаемого отъезда по путевке, он ненадолго успокаивался.

На какую-то минуту старик погрузился в свои мысли, опустив взгляд на доску, потом, будто наконец вспомнив, сказал:

— Папа умер.

Он слабо рассмеялся ошибке собственной памяти.

— Как я мог забыть? Скоро уже мне идти в воду…

И так просто это было сказано, так легко он пролетел эти, вероятно, десятки лет жизни, так легко избавился от страдания по смерти отца, что Лиза испугалась этой мгновенной в нем перемены. Лиза побледнела, вжалась спиной в кресло и спряталась за книгой. Безумие и старость словно окружали ее со всех сторон, сгущались серыми красками и отравляли ее душу. И поскольку они были повсюду, то казались заразными. Здесь, в убогих стенах, Лиза легко могла представить себя старухой. Так же, как и ее сосед по этажу, она могла увидеть себя на пороге смерти перед шахматной доской. Но даже тогда, когда горе в ней окончательно поблекнет, память будет возвращаться к ней мимолетными вспышками. Неужели придет время, когда она вспомнит о смерти брата с усмешкой, как сейчас этот старик вспомнил о смерти отца? Лизе стало страшно.

Ей бы и правда хотелось, чтобы кто-нибудь приехал; кто-нибудь, кто бы смотрел вместе с ней из окна, держа на коленях раскрытую книгу, кто-нибудь, кто бы мог ненавязчиво побыть с ней рядом и напомнить ей, что она еще молода и жива. Но отца и мать она видеть не хотела, да и вряд ли они решат неожиданно приехать на этих выходных — на неделе отец ничего не сказал о своих планах.

В последнее время оставаться одной Лизе было особенно тяжело. Может быть, Молохов это чувствовал, потому что в последнее время смущал ее больше обычного, постоянно навязывая свое общество. Лиза мирилась с его присутствием, но она боялась слухов, которые наверняка будут ходить у нее за спиной. Все эти толстые женщины в халатах, с большими ногами в нелепых колготках, — у них всегда находилось какое-то уродство вроде ячменя под глазом, или усов, или бородавок, проросших черным волосом, — эти пошлые, любопытные женщины жили в санатории сменами, иногда возвращаясь в деревню у подножия холма, к скучным семьям. О чем они думают, о чем сплетничают там, внизу, в своей деревне?