Секция плавания для пьющих в одиночестве (СИ)

В эти минуты сердца у них обоих бились спокойно и легко. Нежность разливалась по телу Мары, заполняя темные уголки его души, когда он поднимал глаза на Лизу. Особенно хорошо было смотреть на нее теперь, когда она переоделась в эту потрепанную теплую куртку. Но все же и сейчас к прекрасному чувству тепла, перетекавшего между Лизой и Марой сквозь сцепленные пальцы, примешивалось какое-то холодное беспокойство, едва уловимое, но такое знакомое им обоим. Одиночество, на время отступившее, заснувшее и притавшееся в их сердцах, как осколки льда, которые так просто не растопить и не извлечь без боли.

Как Лиза и говорила, в столовой было пусто, и женщины в фартуках уже вовсю убирали столы и шумели посудой в недрах кухни.

— Будем надеяться, что столовые девы не оставят нас голодными, — сказала Лиза с беспокойной улыбкой.

— Столовые девы? — переспросил Мара.

— Так их звали пациенты туберкулезного санатория в «Волшебной Горе», — объяснила Лиза. — А я так зову их про себя. Вслух, конечно, никогда не звала. Только сейчас тебе по секрету сказала.

— Значит, теперь и для меня они стали столовыми девами.

Лиза приложила к губам палец со стершимся лаком и прошептала:

— Только — тссс. Теперь это наш общий секрет.

Мара медленно — как мог по-заговорщически — кивнул и сощурил глаза. Лиза, казалось, его движения не заметила — или не смогла увидеть.

Они присели за столик в углу просторного зала друг напротив друга. Место за этим столиком было записано за Лизой. Она сказала, что, будь ее воля, она бы расположилась на противоположной стороне, за колоннами подальше от кухни, но, как Мара догадался, занимать чужие места пациентам не позволялось.

— Все дело в диете, которую для каждого пациента персонально выбирает лечащий врач, — сказала Лиза. — У кого-то может быть аллергия, а многие, как ты сам, наверно, заметил, вообще не способны переваривать жесткую пищу. Вот их и ссылают подальше от остальных, чтобы ничего не перепутать, а может, чтобы обреченные не отбивали своим болезненным видом аппетит у тех, кто еще планирует прожить годик-другой.

Мара кивнул. Он подумал, как сильно отличается его мир от мира, в котором живет эта девушка.

— Но я могу есть почти все, — поспешила его успокоить Лиза, — поэтому меня и посадили в общей зоне. Хотя по вкусу тут все равно рыбу от мяса не отличишь. Столовые девы даже рис варят до тех пор, пока он не превратится в кашу.

Она снова улыбнулась — на этот раз как-то очень грустно. Мара не переставал удивляться разнообразию ее улыбок. «Смог бы я поймать хотя бы одну своим карандашом?» — спросил он себя и не нашел ответа; но твердо решил попытаться нарисовать ее — хотя бы из вызова своим способностям.

— Первое время я поверить не могла, что можно так портить еду, — продолжала Лиза, — но спустя месяц я почти привыкла и стала хотя бы из вежливости принимать по чуть-чуть всего, что мне приносят, — как лекарства.

— По тебе не скажешь, что ты вообще хоть что-нибудь ешь, — сказал Мара, с беспокойством взглянув на ее худые запястья (и про себя с удивлением заметил, что это беспокойство искреннее).

Как ни странно, она приняла его слова за комплимент. Во всяком случае, дождавшись, когда мимо их стола пройдет уборщица зала, Лиза неожиданно приподнялась со стула и поцеловала его в висок. Она едва коснулась его губами и тут же опустилась обратно. Но Мара покраснел и опустил глаза. До нее никто еще не целовал его в висок. Разве что мать — в детстве, то есть очень давно, когда они еще не были врагами, делящими скромную территорию однокомнатой квартиры… В одном он был уверен: у Лизы получилось сделать это так же естественно и нежно. Но ее поцелуй, хотя ничего ему и не обещал, все-таки был намного интимнее.

Несколько долгих минут они просидели в молчании, ожидая, что к ним подойдут. Тишину заполнял ломаный ритм громыхавших где-то тарелок, как причудливое барабанное соло чересчур увлекшегося импровизацией уличного джазового музыканта.

Все это время Лиза была как на иголках. Она, сощурившись, искала по сторонам кого-нибудь из подавальщиц, как будто высматривала их с середины озера, скрытого туманом. Иногда, когда она поворачивалась к Маре, он ловил ее взгляд — бездонный и пустой, как будто проходивший сквозь него. Ему было больно думать, что этот подслеповатый взгляд как бы скользит по очертаниям движущихся силуэтов у него за спиной, не касаясь его самого. «Она действительно очень плохо видит, — с грустью думал Мара, — если бы я мог чем-то ей помочь…»

Наконец, к ним все же изволила подойти пожилая «столовая дева», тощая и грозная, словно мстительный призрак. И тут же выяснилось, что Мару кормить бесплатно ни за что не станут, потому что он не был пациентом санатория и «вообще говоря, молодой человек, вы заняли чужое место»; спорить с этой женщиной было бессмысленно: даже Лизу обслужили с явным недовольством. Ей подали то, что осталось после обеда: холодную рыбу с гречкой, щавелевый суп с морковью и картошкой и чашку черного кофе. Тарелку с супом Лиза с нескрываемой усмешкой сразу подвинула к Маре.