Секундант одиннадцатого

– Может, с оценкой я и тороплюсь… – засомневался полковник. – Заковыристо он играет. Такому за день-второй не научишься. Видите ли, утаивая содержание повинной – через салфеточную почту – он выбивает один из наших потенциальных козырей: угрозу раскрыть его сотрудничество с иностранной, недружественной, с позиций тамошнего права, структурой, выходящее за рамки технических услуг. Так что, вполне вероятно, он искренен… Но! Это ничего не меняет… Ведь мы не знаем, что той стороне известно, не исключено, не меньше, чем нам, инициаторам вербовки. Что гробит проект как таковой…

– Послушай, Селиванов, не тебе решать, кому работать, а кого на пенсию командировать, – возражал директор. – Не нашего с тобой ума это дело! Ведь здесь, в России, он будет в колбу помещен, запечатанную… Стучи себе, не хочу, разве что на самого себя… Да и включи логику, с которой у тебя, кажется, порядок: на своем переезде в Москву Алекс не настаивает, понимая не хуже нашего, как запуталось все…

– Все так, только в качестве альтернативы он предлагает лежку в Украине, зная как политолог, какая на тот край у нас аллергия, и что мы никогда на это не пойдем, – выискивал блохи в установке директора Селиванов – любой ценой довести проект до конца. – И скажите мне, почему на Алексе Куршине, звезд с неба не хватающем, свет клином сошелся? Ведь до весны, казалось бы, далеко…

– В том-то и дело… – вздохнул директор, обвивая лоб ладонью. Поразмыслив, вынес вердикт: Свяжись с Потсдамом, чтобы до Куршина довели: его игры в морализаторство нас не впечатляют, одна инъекция – и всё прояснит. Из большого уважения к нему эту меру пока откладываем. Все, что от него сей момент требуется, это степень осведомленности той стороны о проекте, на его взгляд, разумеется. Нам даже без разницы – понял только сейчас, – под каким флагом та себя представляет. Один черт, все, что добыто на нас за кордоном, попадает под лупу Лэнгли. И вот что еще: пусть Куршин поменьше болтает, кто заказчик его услуг. Не хватало, чтобы обслуга центра узнала… Разбегутся еще… И не по домам… Я же пока наверх, надеюсь, до вечера примет.

Из последних трех фраз Селиванов уяснил, в какой кабинет директор намерен сегодня достучаться и почему шеф – против своей воли – столь последовательно отстаивает проект «Алекс Куршин».

Поначалу он офонарел от кажущейся простоты и одновременно – невероятности открытия, после чего покрылся легкой изморозью, но, спустившись к себе, испытал неясного источника облегчение. В той болтанке чувств любопытным было то, что его подопечный Алекс в минуты своего прозрения – кто, собственно, кукловод – неделями ранее изведал схожий «слалом» умонастроения, да еще в той же последовательности.

Умиротворенность полковника не поколебал и пришедший по его запросу из Потсдама ответ. На вопрос «Что западным спецслужбам о его разработке Москвой известно?», врученный Алексу письменно (с изложением позиции Центра, понимающего его стесненность и оттого сводящего ответ к минимуму) последовало: всё. Описывался и способ, которым Алекс изощрился это сделать, побудив Бригитту усомниться в его вменяемости. Пока Марина, с ее хорошим французским и русским родным, не расшифровала «ту-туу», озорно пропетое им в качестве ответа, но не сразу, а изрядно «попотев» извилинами, подсказавшими в какой-то момент: имитация гостем паровозного гудка, фигурально значащая «Поезд ушел», не что иное, как французское tout, то есть «всё». О чем директор, убывший на высокую аудиенцию, был тут же оповещен.

Директор СВР знал хозяина кабинета давно, с далеких советских, будто покрытых плесенью, но активно реанимируемых ныне времен. Тогда, в конце семидесятых, поймав конъюнктурную волну, они легли на курс, манивший неизведанным и героикой свершений.

Их многое объединяло: возраст первого постсталинского поколения, русскость, нацеленность на результат, отменная обучаемость, любовь к спорту и… склонность к меланхолии.

Между тем, сблизившись при знакомстве, на первых порах они контактировали мало, поскольку служивые люди себе не принадлежат. Как и не принадлежала себе страна, зачислившая их в свой актив – юных, но уже избранных. Страна, дивно шагнувшая из буйной молодости в беспомощную старость, чьим скорбным наследием стала экономическая разруха и тотальная путаница умов.

Крах их режима-прародителя – слепого, да еще смертельно больного поводыря – будто был тождественен их собственной кончине. Но то был оптический обман, ведь новая власть, осваивая подведомственный хаос, остро нуждалась в людях, хоть как-то знакомых с естественным, то есть западным порядком вещей. И они, кое-что в том смыслившие, не только обрели достойную работу, но и внедрились в свежеиспеченный управленческий эшелон. С тех пор коллеги-приятели плотно взаимодействовали в память об их молодости, полной хмеля чаяний и надежд.