Секунданты

Толстый том сам раскрылся на развороте с фоторепродукциями. Это были черно-белые портреты женщин той, декабристской поры – одинаковых со своими прямыми проборами и локонами на висках, с губками бантиком и обнаженными плечами.

– Правильно, – согласился Широков. – Ее пела Александру Пушкину одна поразительно красивая женщина. Ее звали Анна Петровна Керн, и она была женой генерала Керна. Пушкин, насколько можно судить по одному его письму, влюбился в нее. Это было за полгода до декабрьского бунта.

Кинув взгляд на женские портреты, он протянул было к ним руку, но забирать у Вальки том что-то раздумал.

– Чья улыбка, голос милый, волновали все сердца и пленяли дух унылый исступленного певца… – как умел, пропел Валька. – Думаешь, это про нее?

– Кто его знает… – тут Широков задумался. – Про Козлова я очень мало читал. Про Пушкина – так это Чеська литературу о декабристах собирал, я кое-какие книги забрал…

– И еще один вопрос. Кто такой Торкват? – спросил, перебивая тему, Валька.

– Какой еще Торкват? – не сразу понял Широков.

– Ну, с октавами. И вдали напев Торквата гармонических октав.

– А-а, так это, наверно, Торквато Тассо. Был такой поэт в средние века в Италии. Писал октавами.

– Поэт – октавами? – искренне удивился Валька. – Я думал, композитор!

– Октава – это куплет такой из восьми строчек, – доходчиво объяснил Широков. – А Торквато Тассо… Вот что он сидел в сумасшедшем доме несколько лет, это я точно помню. Он влюбился в сестру какого-то там итальянского герцога, а его за это объявили сумасшедшим. Если я ничего не путаю…

– И что он написал? – задал Валька очередной вопрос.

– Откуда я знаю! Так далеко я не забирался. Пей чай, а то уже остыл, наверно. Тебе подлить горячего?

– Подлей, – сказал Валька и вспомнил про увесистый том в руках, про одинаковые свежие мордочки. – А что это была за Анна Петровна Керн? Она здесь есть?

Каким-то тревожным сделалось круглое лицо Широкова. Он неопределенно кивнул и опять протянул руку за книгой.

Но Валька уже увидел Анну – единственную в профиль, без локонов и с тяжелым узлом темных волос. Одна тонкая прядь случайно выбилась из него и протянулась по шее, и потянулась к груди.

* * *

Алену Валька нашел на рабочем месте – в универмаге.

Она стояла за прилавком, тоскливо глядя на покупателей, аккуратная, подтянутая, со свежим личиком, и не скажешь, что вчера перебрала шампанского.

– Ну, зачем пожаловал? Танюха, что ли, прислала? – кисло спросила Алена. – Ишь, торопливая… Погоди, не крутись тут, отойди в сторонку, я тебе все вынесу. Талоны давай.

– Какие талоны? – деловито спросил Валька.

– Колготочные! И на детские колготки. Четыре тюка всего привезли, это на день работы, козлы… Давай скорее, и вот тебе чек. Заплатишь в кассе и жди меня вон там.

– У меня с собой только на носки и полотенца, – покопавшись в кошельке, сообщил Валька. – И вот молочные…

– Тебе что, Танюха дать забыла?

– Ну!

– Корова! Ладно, завтра принесешь, только чтоб точно!

Мешок с четырьмя парами колготок по госцене Алена всучила ему на служебной лестнице – и так народ злой ходит, повод ему давать незачем.

– Скажи ей – пусть носит на здоровье!

– Ален, у меня к тебе дело.

– Какое еще дело на рабочем месте! Катись, все дела – по телефону!

И убежала в свою секцию.

Валька задумался – колготки для жены и дочки обошлись в пятьсот рублей, на что же он теперь отоварит молочные талоны? И по привычке сразу же сочинил, что будет врать дома, если спросят, каким ветром его занесло в универмаг. Гуашь кончилась, а на нее пока еще талонов нет. Пришлось за коробкой поганой гуаши тащиться аж в универмаг. Но – нужна для работы.

Понедельник Валька решил посвятить широковской пьесе. Она лежала у него в конурке и ждала своего часа. Широков увлекательно рассказал ему, что им с Чессом удалось раскопать про этого самого Пушкина. Книжки с полок снимал, ксерокопию дуэльного кодекса, изданного в конце прошлого века, из папочки вынимал. И интересно было сравнить – что он наговорил и что написал. Наговорил, естественно, куда интереснее.

Первым его встретил Денис Григорьевич.

– Лозунг надо изготовить на сборочный цех, – сказал он. – Вот текст. Буквы чтоб аршинные. На торец, над самым входом.

– Из пластика буквы? – спросил Валька.

– Как тебе приятнее.

– Из пластика быстрее. И их еще потом можно использовать.

– Тем более. Давай, чтобы послезавтра было сделано.

В конурке Валька развернул бумажку и с изумлением прочел такую двусмысленную угрозу: «Чем выше пост, тем строже спрос!»

Зачем бывшему парторгу потребовалось вешать такое сообщение – это уже была не Валькина забота. Сказано – надо делать. И так весь завод удивляется, за что ему идет зарплата.

Пластик и кое-какие буквы у Вальки были в запасе. Он мог без суеты и папку широковскую переворошить, и букв недостающих нарезать сколько надо.

Валька развязал эту самую папку, и первая же строка первой страницы ошарашила его наповал.

"АЛЕКСАНДР. Ты хочешь знать, где я пропадал эти четыре дня? Изволь!

МАРИЯ. Я не собираюсь ни в чем ограничивать твою свободу.

АЛЕКСАНДР. Благодарствую! Впрочем, хороша свобода…