Секунданты

Все это было связано с пропавшей пьесой. Что-то в ней такое решил для себя этот Александр Пушкин из серии «Литературные памятники», что и Чессу было стыдно решить иначе… но что?..

Потом Валька шел по улице, а в голове у него возникали фразы из широковской пьесы, и они совершенно не вязались с тем, что он думал обо всем этом на самом деле, они только мешали думать.

Но других слов и фраз у него пока не было.

* * *

Изабо предалась весенним хлопотам.

Она созвала соседок и устроила огородный консилиум. Вопросы были серьезные – где копать новые грядки под клубничник, и если переносить его на песчаный склон, то куда девать кусты малины, а также будут ли расти огуречная трава с киндзой в тенистом и сыром месте?

Валька понял, что скульпторше не до него.

Он приготовил себе глину, стеки, поставил в качестве модели одну из ранних вещичек Изабо и взялся за работу. Дело заладилось. Хотя Изабо почти не давала ему советов и никогда не критиковала, он чувствовал – понемногу начинает видеть так, как увидела бы она. Хорошо это или плохо – Валька пока не знал. Но под возню с глиной легко думалось о совсем посторонних вещах.

Изабо вошла и присела на подоконник.

– Устала, – призналась она. – Или это просто свежий воздух? Не разберу. Так ты что, был у Пятого?

– Почему ты до сих пор зовешь его Пятым? И почему он до сих пор не дал тебе за это по шее? – спросил Валька, прицеливаясь стеком, чтобы снять корявый слой глины с нужного ему изгиба.

– Вот если бы дал по шее – я бы поняла, что он больше не Пятый, – сказала, фыркнув, Изабо. – Должно же у человека быть самолюбие! Понимаешь, он весь был как будто сделан из того, что осталось от Чесса. Тень Чесса. Он и тогда ничего из себя, боюсь, не представлял. Не стало Чесса – и его не стало. Решительно все, что он написал за эти пять лет, неинтересно. Когда я поняла, что просто Чеська пригрел симпатичного графомана, мне стало очень невесело. Понимаешь, пять лет назад у них куда ни глянь – сплошные оправдания. Период застоя виноват, журнальная критика виновата, КГБ виноват, плохая погода виновата! А теперь нужны новые оправдания…

– Можно подумать, тебе тогда хорошо работалось, – возразил Валька.

– Пять и более лет назад? А что? Неплохо! Идеи были. Воевала. А вот теперь довоевалась, огородничаю. Застой и прогресс тут ни при чем. Просто я иссякла. Имею я право иссякнуть или не имею?

– Имеешь! – сразу и бодро согласился Валька. – Но, между прочим, Широков не такой уж безнадежный. В его пьесе не хватает направления, что ли? Ну, вот как если бы надел Чесс рюкзак, набитый книжками про декабристов, и зашагал направо, а Широков взял тот же рюкзак и зашагал налево.

Изабо вдруг сползла с подоконника и подошла совсем близко к Вальке.

– Ты сам до этого додумался? – спросила она. – Вообрази, у меня было то же ощущение.

Валька вздрогнул – это был голос той Изабо, что на берегу озера говорила про тайный знак судьбы. И она, похоже, лучше его самого знала, что с ним творится…

– Я стал делать вещи, которых сам от себя не ожидаю, – вдруг признался он. – Знаешь, иногда говорят: «У меня в голове мысль, и я ее думаю!» Ну так я теперь думаю какие-то не свои мысли.

Изабо поправила ему волосы и погладила по щеке. Он посмотрел на нее с надеждой – вдруг растолкует, вдруг успокоит? Найдет объяснение, ведь кому же, как не ей, всю эту чушь понять!

– Не бойся, – сказала она. – Нормальное явление. Скоро начнешь летать во сне.

Слова были совершенно не те, но Валька благодарно улыбнулся ей, улыбнулась и она – возможно, впервые за всю весну.

– Я не боюсь, – ответил он. – Мне просто немного странно. Я не могу понять, что там, у меня в голове, должно получиться…

– Когда я позвала тебя в мастерскую, помнишь, я сперва в тебе разочаровалась. Ты был какой-то плоский… понимаешь? Двухмерный. Не очень интересный.

– Зачем же ты меня терпела? – ласково спросил Валька, и ответ уже был сказан тогда, на берегу, ему просто хотелось услышать его заново, но другими словами.

– Выпустила джинна из бутылки, так терпи… И еще, когда ты в первый раз показал свои рисунки, мне понравилась та женщина – за пианино и у окна.

– Анна? – догадался он. – Знаешь «Баркаролу»? Она поет «Баркаролу». А где-то далеко ее слушает Пушкин. Я хотел рассказать это Широкову, но не получилось.

– Она поет, а он где-то далеко слушает… думаешь, это возможно?

Валька понял, что имеет в виду Изабо.

– Думаю, что возможно. Если только она этого хочет. Она может петь… а может лепить распятие.

Изабо окаменела.

Окаменел и Валька – про распятие он сказал неожиданно для себя.

– Изабелла Альбертовна! – позвали со двора.

Она коротко вздохнула и выбежала из мастерской.

Вальке же совершенно расхотелось лепить. Он чувствовал себя неловко после этой сцены. Он угадал, угадал – но такие догадки обязывают… Пытаясь усмирить смятение, Валька прикоснулся пальцами к пластилиновому распятию.