Селеста, бедная Селеста...

— Мне тоже показалось, что она — самостоятельная девушка.

Как хорошо сказал, уважительно, по-доброму. Я даже позавидовала Зине, что она производит такое впечатление.

— Знаешь, Аль, я, кажется, влюбился. — В Колином голосе ни смущения, ни иронии. — Как думаешь, она со мной поедет?

Ни фига себе! Только увидел, уже женитьбу планирует. Я просто рот разинула. А Коля как ни в чем не бывало продолжал:

— Ну сразу, может, и не поедет. Но я настойчивый, со временем уговорю.

Я вошла в прихожую и установила, что в квартире кто-то есть. Из-под кухонной двери пробивался свет. Мама. Я привалилась спиной к двери и закрыла глаза.

Щелкнул выключатель, и закрытые веки дрогнули под внезапно вспыхнувшем светом.

— Устала? — сочувственно спросила мама, и я почувствовала ее теплые руки. Мама обняла меня, отрывая от двери, потянула за плащ. Я открыла глаза, близко увидела мамину улыбку, улыбнулась в ответ. Мама сняла с меня плащ, помогла отделаться от надоевших туфель. Ноги сразу закололо сотней иголочек. Я пошевелила пальцами и застонала.

— Бедная моя, целый день в новых туфлях. Но зато такая красавица! — ласково пропела мама и восхищенно прицокнула языком. Мамочка, как же хорошо. Мамочка дома. Я уже забыла, какое это счастье — приходить домой к маме, к ее радости, любви. Как недавно я жила с этим каждый день и не понимала, что имею. Как легко потеряла. Дура я, дура, все потеряла, ничего не сумела ни оценить, ни сохранить. И опять список потерь: Лешка, мама, дядя Сережа, Катя, Дима... Не буду сейчас об этом. Зачем? Ведь мама вот она, со мной. Хлопочет, вставляет мои ноги в тапочки.

— Как свадьба?

— Чудесно! — искренне говорю я. — Людка такая красоточка!

— Я видела, — говорит мама. — Я приходила посмотреть, как вы в ЗАГС уезжаете. Опоздала, вы уже в машины садились, поэтому меня не видели.

— Не видели, — огорченно подтверждаю я. — Жалко.

Пока я раздевалась, мама приготовила ванную, пока я нежилась в горячей воде, она разобрала постель и сделала чай.

Сидя в подушках, я маленькими глотками пила вкусный мамин чай, давала полный отчет о Людкиной свадьбе и была совершенно счастлива. Как маленькая девочка, проведшая счастливый день вдали от мамы и получающая еще одно удовольствие, рассказывая маме об этом дне. Мама сидела у меня в ногах и, раскрасневшись, радостно меня слушала. Мой рассказ дошел до прихода Кати.

— Так, значит, это она на свадьбу ходила, — вмешалась мама. — А мы с Сережей удивились, что Катя приехала на один день, нарядилась и куда-то ушла. Знаешь, она сегодня была какая-то другая. Спокойная, благожелательная, поцеловала нас. И меня тоже. Сережа даже прослезился. Он теперь легко плачет. А Катя — это такая боль. Последнее время она ведь практически с нами не общалась. Заняла комнату, в которой Нина лежала, замок вставила. Я тебе говорила (я кивнула). Приходила, уходила, редко слово скажет, да и то так, что уж лучше бы молчала. Винила нас все. Господи, Аленька, а в чем же мы виноваты? Полюбили друг друга, хотели вместе быть, мало ли семей распадается... Мне так обидно. Я Катю любила. Не скажу, как родную дочь, нет, но чужой она мне не была. Всегда старалась, что тебе, то ей. Ведь она ко мне первой бежала, что бы ни случилось: болезнь ли, двойка, мальчик ли обидит... И надо же так возненавидеть. Ладно меня, но ведь и отца. Сереже так тяжело. Дима перевел документы в Питер, поступил, не поступил — не написал. Только и знаем, что жив, да и то от Зины. Ей и бабушке, слава Богу, пишет.

Мама плакала, плакала привычно, обреченно, не вытирая слез. Бедная моя мама. Она действительно не понимает, в чем виновата, ведь, делая то, что делает, она не стремилась никому причинить зло, она просто брала то, что считала своим по праву. И вот как все обернулось.

— Я ведь не нарочно, — всхлипнула в последний раз мама и протянула руку за чашкой. Я взяла ее руку и поднесла к губам. Мама порывисто обняла меня. Мы немножко посидели обнявшись, мама успокоилась и вернулась к расспросам о свадьбе.

— Я переночую у тебя? — спросила мама, когда отчет завершился. — Пусть Сережа с Катей одни побудут. Может быть, что-нибудь склеится.

Ночное беззвездное небо перерезали гигантские всполохи дальнего пожара. Языки пламени, дрожа, отражались в темной воде медленной реки.

Высокий подмытый берег узким утесом нависал над водой. На самом краешке угадывался напряженный силуэт.

Я знала — это Лешка. Силуэт приблизился. Очень черный и очень четкий в зыбкой вздрагивающей темноте. Я протянула руку к острому плечу. Кончики пальцев схватили воздух, чуть-чуть не дотянувшись до плеча.

Я видела, моя рука удлиняется, пальцы сжимаются в тщетной попытке ухватить Лешку. Рука удлинялась, удлинялась. Расстояние между кончиками пальцев и плечом не изменялось.

За моей спиной метнулась длинная плотная тень. Ужас сжал горло, липкими холодными пальцами пробежал по спине.

— Лешенька, — простонала я и не услышала своего голоса.