Селестина

КАЛИСТО. Добрую надежду, сеньора Селестина? Скажи мне, ради Бога, сеньора, что она делала? Как ты вошла туда? Как была она одета? Где находилась? С каким видом встретила тебя поначалу?

СЕЛЕСТИНА. А с таким, сеньор, с каким свирепый бык встречает пикадоров на арене, а дикий кабан — преследующих его гончих.

КАЛИСТО. И это ты считаешь спасительной новостью?

СЕЛЕСТИНА. Разве отличались бы скромные девицы от похотливых девок, если б отвечали «да» на первое же предложение, если кто их полюбит?

КАЛИСТО. Я весь внимание, я уже весел. Поднимемся, если угодно, наверх. В моей комнате ты расскажешь мне подробно все, о чем я здесь узнал вкратце.

СЕЛЕСТИНА. Поднимемся, сеньор.

Они пошли наверх, Пармено и Семпронио следом. Сели все. Тяжело дышат.

КАЛИСТО. Садись, а я буду внимать твоему рассказу, стоя на коленях.

СЕЛЕСТИНА. Сеньор, я сказала ей, что ты страдаешь от зубной боли, и ты нуждаешься в наговорной молитве, что известна ей, как набожной особе.

КАЛИСТО. Есть ли в мире женщина, подобная этой?

СЕЛЕСТИНА. Дай мне договорить! Уже ночь. А ты знаешь, что злодеи боятся света. Как бы не приключилась со мной беда по пути домой!

КАЛИСТО. Найдутся у меня в доме факелы и слуги, чтобы тебя проводить.

ПАРМЕНО. Да, да, чтобы девочку не обидели! Пойди с нею ты, Семпронио, а то она боится сверчков, которые трещат в темноте.

КАЛИСТО. Ты что-то сказал?

ПАРМЕНО. Сеньор, не мешало бы, говорю, нам с Семпронно ее проводить, ведь уже стемнело.

КАЛИСТО. Да! Вы оба её проводите. Ну, что она ответила?

СЕЛЕСТИНА. Что охотно даст. Молитву.

КАЛИСТО. О, Бог мой!

СЕЛЕСТИНА. Но я попросила у нее еще кое-что.

КАЛИСТО. Что же, почтенная матушка?

СЕЛЕСТИНА. Шнурок, которым она всегда опоясывается.

КАЛИСТО. И что же она?

СЕЛЕСТИНА. С тебя приходится.

КАЛИСТО. О, бери этот дом и всё, что в нём есть!

СЕЛЕСТИНА. За плащ, который ты подаришь старухе, она вручит тебе шнурок Мелибеи.

КАЛИСТО. Беги, зови портного! Пусть он тотчас же скроит плащ и юбку!

ПАРМЕНО. Старуха является, нагруженная враньем, как пчела медом, и получает все, что хочет, а я ходи оборванцем!

КАЛИСТО. Нечего сказать, охотно ты пошел, дьявол! Мои слуги всезнайки, ворчуны, враги моего счастья. Что, дурень? Что ты бормочешь, завистник? Иди живо, куда я тебя посылаю! Будет и для тебя платье из этого сукна.

ПАРМЕНО. Да я только сказал, что уже слишком поздно звать портного.

КАЛИСТО. Сеньора, Бога ради, потерпи — за мной не пропадет. Будь добра, покажи мне сей священный шнурок, который удостоился опоясать ее тело.

СЕЛЕСТИНА. Возьми шнурок, и, если я не умру, я вручу тебе и его хозяйку. Женщина женщину всегда перехитрит.

КАЛИСТО. О шнурок, шнурок!

СЕЛЕСТИНА. Перестань бредить, сеньор, от твоих разговоров я устала, а шнурок перетерся.

СЕМПРОНИО. Сеньор, ты так забавляешься со шнурком, что тебе теперь и Мелибеи не надо.

КАЛИСТО. Что ты говоришь, болван?

СЕМПРОНИО. Не в одном только шнурке, сеньор, твое лекарство!

КАЛИСТО. А молитва?

СЕЛЕСТИНА. Молитву она не дала.

КАЛИСТО. Почему?

СЕЛЕСТИНА. Не успела. Но я завтра вернусь за ней. Посуди сам, сеньор, достаточно ли для первого свидания. Отпусти меня, уж слишком поздно. Дай сюда шнурок, он мне нужен.

КАЛИСТО. Желал бы я провести эту долгую и темную ночь со шнурком! Пармено, проводи эту сеньору до дому, и да пребудут с ней радость и веселье, как со мной печаль и одиночество! А ты, Семпронио, приготовь мне постель! Я хочу увидеть скорее свою Мелибею во сне! Я мелибеянин!

СЕЛЕСТИНА. Оставайся, сеньор, с Богом!

Калисто тут же кинулся, счастливый, в постель. Семпронио поправил ему подушки, укрыл одеялом.

А Пармено и Селестина вывалились из дома, сели у порога. Смеются, радуются, руки потирают. Селестина дух не может перевести — такая удача!

СЕЛЕСТИНА. Ведь это я из жалости, видя тебя оборванным, попросила плащ у Калисто. Не плащ мне понадобился, а тебе платье, раз в дом придет портной. Сын мой! Я могу назвать тебя сыном, так долго я тебя воспитывала.

ПАРМЕНО. Я помолюсь Богу о моем отце, оставившем мне покровительницу, и о моей матери, препоручившей меня такой женщине.

СЕЛЕСТИНА. Не поминай о ней, сынок, Бога ради, слезы вот-вот брызнут.

Встала Селестина, постарела вдруг, плетется по дороге, луна светит. Идёт, плачет. Вот ведь человек — то смеётся, то рыдает. Такая она — Селестина.