Селфи с музой. Рассказы о писательстве

Мы живём в пору мощнейшего, гунноподобного натиска западной массовой культуры, являющейся составной частью общей экспансии, обрушившейся на Россию. Мыльная пена, хлещущая с телевизионных экранов, миллионные издания бездарного западного чтива, пошлая клоунада, выдаваемая за смелое новаторство, сочетаются с очевидной поддержкой направлений, которые никогда не были ведущими в отечественной культуре. Антисоциальность, равнодушие к судьбе страны, к её национальным ценностям, вымученный модернизм – навязываются ныне как признаки хорошего тона и приверженности общечеловеческим ценностям. Всё это старательно поддерживается различными премиальными фондами, сознательно дезориентирующими творческую молодёжь и не только молодёжь. Вместе с идеологической заданностью соцреализма за бортом оказался и сам реализм… Литература, продолжающая традиции «золотого» 19-го века и развивающая лучшие достижения «железного» 20-го, с трудом находит дорогу на страницы периодической печати и в издательства. Рупором писателей-реалистов и должен стать наш альманах…»

Я позволил себе столь обширную цитату не из тщеславия, а лишь затем, чтобы показать: глубинные механизмы происходившего в нашей культуре были нам понятны уже тогда, а не сделались очевидны лишь сегодня. Это приспособленцы прозревают тогда, когда оскудевает рука дающего, и плюют в прошлое с прицельным энтузиазмом. Жалкие, хотя и преуспевающие людишки!

Благодаря щедрости Жуковой, мы устроили хлебосольную презентацию первого номера в ЦДЛ. Кроме того, я раздавал в конвертах гонорар – от ста до двухсот долларов. Герой Социалистического Труда Михаил Николаевич Алексеев, один из самых состоятельных советских классиков, вскрыв конверт, заплакал. Отчего? Это отдельный разговор! Во-первых, гонораров тогда почти нигде, кроме «глянца», «демпрессы» и соросовских толстых журналов, не платили. Во-вторых, это были немалые по тем временам деньги, пенсия-то равнялась десяти долларам, а на сотню наша семья из трёх человек могла жить почти месяц. В-третьих, большинство обеспеченных граждан, ничего не понимавших в финансах, лишилось всех накоплений ещё в 1991-м в результате галопирующей инфляции. Так, моя покойная тёща Любовь Фёдоровна, вдова высокооплачиваемого лётчика-испытателя, в одночасье потеряла все сбережения. Она до конца верила государству и посмеивалась над моими советами вложить деньги во что-то ликвидное…

Либеральные издания встретили выход «Реалиста» в штыки, справедливо увидев в этом признак консолидации консервативных сил и оживления русского самосознания. Издевались, как могли, но это нормально: идейно-эстетическая борьба в литературе была всегда. Обидно другое: когда через пять лет заявили о себе «новые реалисты», ни один из них не вспомнил про наш альманах, хотя многие там печатались. Упорное нежелание знать или признавать достижения предшественников вообще отличает поколение тех, кто объявился в литературе в нулевые годы. Зря. Учиться профессии можно только у предшественников, отсюда на редкость низкий профессиональный уровень современных прозы и поэзии, устаревающих, когда ещё не просохли чернила.

«Реалист» выходил ещё дважды, прекратив существование в 1997 году. Полуживого Ельцина переизбрали на новый срок, и как-то сразу сократились траты на подкуп медийной интеллигенции и растаскивание оппозиционных сил. Зато челядь победившего гаранта начала бешено скупать собственность за границей. Роскошные виллы новых русских, в основном ельцинской политической, административной, финансовой и прочей обслуги, на Лазурном Берегу мне со знанием дела показывал знаменитый русист Ренэ Герра, когда я гостил у него в Ницце.

– Ну как вам? – спросил он.

– Впечатляет.

– Раньше здесь жила наша аристократия, а теперь…

– Теперь… наша плутократия и просто плуты… А ведь эти виллы и нищие русские города – сообщающиеся, по сути, сосуды. Сколько здесь прибывает, столько там, у нас, в России, убывает…

– А почему же вы не строите в Москве баррикады?