Селфи с музой. Рассказы о писательстве

Впрочем, вопросы, даже очень сердитые, не сильно отличались друг от друга, и наши ответы соответственно тоже разнообразием не страдали. От нервного перенапряжения и постоянного повторения одних и тех же слов в последний день с нами на сцене случилась самая настоящая истерика. Из-за нелепой оговорки Усанова на нас напал неудержимый смех, и минут пять мы, не в силах остановиться, до слёз хохотали перед притихшим залом. Наконец, Павлов взял себя в руки (сказалась многолетняя аппаратная выучка) и, посерьёзнев, объяснил зрителям, что мы-де не смогли сдержать улыбки, так как вспомнили один забавный эпизод, случившийся во время съёмок, но расскажем о нём после просмотра фильма.

Но, когда зажгли свет, все уже позабыли нашу истерику, потрясённые увиденным и озабоченные судьбами социалистического отечества. Зато я вернулся в Москву с двенадцатью тысячами рублей в полиэтиленовом пакете. Полгода назад, покупая дачу, о таких заработках мне даже не мечталось. Когда же в конце 1990-го мы по-семейному, вчетвером, обмывали в кооперативном ресторане мой контракте издательством «Ашет» на выпуск «Парижской любви Кости Гуманкова», – поданный счёт превысил тысячу рублей – в недавнем прошлом годовую зарплату молодого специалиста. Страна катилась к гиперинфляции.

Итак, я затворился на даче и сел за работу. Моё окно выходило на речку Скалбу, точнее, на урёму – так у Аксакова называется мелколесье, растущее вдоль берегов и почти скрывающее русло. Впрочем, было бы что скрывать: Скалбу, сузившуюся в иных местах до ручейка, можно было легко перепрыгнуть. Когда я взялся за повесть, урёма едва оделась листвой и, казалось, ветки овевало нежно-зелёное пламя.

Кое-что из наброска Пьянкова я оставил в неприкосновенности, например, имя главной героини, а также авиационную тему и «тёрки с бандитами». Тут он был специалистом. Лётчик-испытатель Меницкий превратился в отважного космонавта Гену Аристова, панически боящегося своей ревнивой жены. Долго мне не давалась фамилия главного героя – Зайчугана. В конце концов, он стал Павлом Шармановым, так звали моего дружка, жившего возле нашего маргаринового общежития в Балакиревском переулке. Помощник президента получил прозвище Оргиевич, которое я без спросу позаимствовал у критика Владимира Георгиевича Куницына, он впервые, кстати, применил к моей прозе бахтинский термин «гротескный реализм». Отдельные главы со знанием дела я посвятил тому, как под эгидой комсомола в центрах научно-технического творчества молодёжи рождались первые кооперативы, где нагуливали жирок будущие нувориши и олигархи. Импровизированные бордели, устроенные в самолётах, экспонировавшихся под открытом небом на Ходынском поле, – это не выдумка, а реальная история.

Урёма за моим окном начала желтеть, а повесть уже вырисовывалась, как свежий пятистенок, подведённый под крышу, когда вдруг позвонила Нина Владимировна Жукова и срочно вызвала меня в штаб-квартиру «Реалистов», располагавшуюся близ Курского вокзала. С тяжёлым сердцем я поехал в Москву и не ошибся в предчувствиях: по настоятельному совету администрации президента «Реалисты» ввязались в выборы в Московскую городскую думу. Она была создана вскоре после переворота 1993 года вместо упразднённого Моссовета, выступившего против «узурпатора» Ельцина на стороне расстрелянного Верховного Совета, его тогда же заменили Госдумой. Кстати, именно с тех пор законодательная власть у нас в стране стала своего рода ручной белкой, грызущей для Кремля конституционные орешки. Задачу перед сторонниками «нового социализма» администрация поставила ту же самую – оттянуть электорат от коммунистов, которые уже оправились от поражения и включились в борьбу за власть на местах. Мне предложили баллотироваться по 196-му округу, объединившему несколько районов столицы, включая Хорошёвский, где мы тогда жили.

Жаль было прерывать работу над повестью. Кто сочинял, тот знает, какая это мука оставить страничку, заправленную в каретку машинки, когда сюжет, словно поезд-экспресс, летит к станции с заветным названием «Конец». Впрочем, к тому времени на моём столе уже стоял ноутбук. Для повести я не случайно выбрал рамочную композицию в духе «дорожной исповеди», столь любимой нашими классиками. Напомню, Павел Шарманов рассказывает свою странную историю автору-попутчику в «Красной стреле», мчащейся в город на Неве. Когда снималось «ЧП районного масштаба», я и сам часто ездил в Питер и обратно, причём всегда в одном и том же СВ-купе, закреплённом, видимо, за «Ленфильмом». Однажды моим попутчиком оказался Алексей Герман, режиссёр очень большого, но обиженного таланта. Мы проговорили под рюмочку всю ночь, и под утро мне стало казаться, что этот окаянный мир сотворён Господом таким подлым и несовершенным лишь для того, чтобы напакостить лично Алексею Юрьевичу. И, должен заметить, Творцу это удалось.