Сэляви

Прощай, — говорю себе, — мемуаристика!
Некого вспомнить, прошу извинить.
Все акробатика, все эквилибристика,
Если некому, некому позвонить.

Но некому: «Здрасьте, Павел Григорьевич!
Тут у меня новых стихов пяток.
Нет, не на сборничек и не на подборочку,
А лишь на заварочку да на кипяток».

Но некому: «Здрасте, вот эта музыка!
Корней Иванович, как сыграть?
Пускай мне скажет хоть ваша Мурочка,
Не то я брошу свою тетрадь!»

Но некому: «Здрасьте, Михаил Аркадьевич!
Может быть, я забегу налегке?
Можно меня водою окатывать,
Можно меня трепать по щеке…»

Вот так бы строчить и строчить, учитывая,
Что услышать — не означает прочесть.
Все можно, все можно простить Учителю.
Если этот Учитель есть.

* * *

Вдали истаял контур паруса,

паруса, паруса.
Вдали истаял контур паруса, просторы пусты.
И наступает долгая пауза,
пауза, пауза —
И наступает долгая пауза — готова ли ты?
Судьба трепещет за пазухой,
трепещет за пазухой.
Судьба трепещет за пазухой, оплавив края.
А что там будет за паузой,
паузой, паузой?
А что там будет за паузой? Готова ли я?
И вновь зовет и колышется,
зовет и колышется,
И вновь зовет и колышется зеркальная твердь.
И все же музыка слышится,
слышится, слышится.
И все же музыка слышится, и пауза не смерть.

* * *

Он играет, играет «Элизе»…
Без конца повторяет урок.
Но мерещится — ближе и ближе
Подступает волшебный «Сурок».

Прихотлива прекрасная дева,
Прихотлива и страшно строга.
С ней, пожалуй, не сделаешь дела —
Не получится с ней ни фига.

На чахоточный слабый румянец
Ты себя же, дурила, обрек…
Но стоит под окном оборванец,
И шарманка при нем, и зверек.

Эти фижмы, улыбки, оборки,
Эта мягкая влажность руки…
Девы мелочны и дальнозорки —
Но светлы и пушисты сурки!

Он играет, играет «Элизе»…
Он повел бы ее под венец!
Сердце будет дробиться, делиться,
А потом разобьется вконец.

Но играет — молчите, молчите!
И шарманка ему не пророк.
Он не бабе играет — мальчишке,
У которого — верный сурок.

* * *

Я всегда подгоняю поезд,
Даже если он самый скорый,
Потому что ничто не мчится
Так же быстро, как жизнь сама.
Я всегда подгоняю повесть,
Даже если писатель хороший,
Потому что ничто не мчится
Так же быстро, как жизнь сама.
А жизнь нельзя подгонять нисколько.
Ее одну подгонять не надо.
Потому что ничто не мчится
Так же быстро, как жизнь сама.
Жизнь — сама тебе скорый поезд.
Жизнь сама — недлинная повесть.
И ее подгонять не надо.
А себя подогнать — не грех.

* * *