Сэлинджер

Дэвид Шилдс: Писатель Ричард Элман познакомился с Сэлинджером в начале 80-х годов, когда дети обоих учились в одной частной школе в Лейк-Плэсиде. По словам Элмана, Сэлинджер сказал ему, что «не публиковать ничего до тех пор, пока произведение не завершено, это прекрасно».

Майкл Силверблатт: Миф меня не интересует. Может ли кто-нибудь тайком раздобыть мне произведение?

Майкл Макдермотт: Почему он не был более щедр к этим словам? Почему он не делится словами с нами? Я знаю других художников, творивших только для себя. Насколько я понимаю, ему нравилось писать для себя. Я просто не понимаю, почему он не хотел поделиться своими произведениями со всеми многочисленными, любящими его и обожающими его поклонниками.

Лесли Эпштейн: Сукин ты сын, почему не дал нам больше? Почему ты не дал нам остального?

Гор Видал: Как может человек писать по 18 часов в день и потом не публиковать свои произведения в течение 40 лет? Ну, слава Богу, он не сделал этого, и это все, что я могу сказать.

Дэвид Шилдс: Проблема хранилища состоит в том, что оно обращено к иному миру, а мы живем в этом мире. Побуждение не издавать, кажется, прежде всего, тщетной попыткой преодолеть свое «я». Большинство произведений Сэлинджера – определенно все его произведения, опубликованные после «Девяти рассказов», – посвящено Глассам, стремящимся вырвать из тюрьмы своих «я».

Джон Венке: Я верю, что Сэлинджер писал. Думаю, он писал для одного читателя, возможно, для самого себя, а, возможно, для образа Божия. Думаю, он писал для этого существа или человека, и это должно иметь отношение к вере в то, что публичное молчание – произведение искусства или форма искусства. Думаю, что он приблизился к тому, что мы обычно называем мистицизмом.

Джон К. Анру: Решение Сэлинджера прекратить публикацию своих произведений принято под мощным влиянием его веры в Веданту и буддизм. Он действительно очень стремился к тому, чтобы привлекать к себе как можно меньше внимания, отказаться от своего «я». А еще он стремился не становиться мишенью для критиков, которые часто были безжалостны в нападках на него. Он все больше приближался к молчанию.

Джон Леггетт: Мысль о том, что в его таинственной крепости в Корнише есть хранилище, где лежат два-три шедевра Сэлинджера, замечательна. Из того, что я знаю о Сэлинджере, вполне возможно, что такая книга или книги существуют и дожидаются нас. Но из того, что я знаю о Сэлинджере, вовсе не следует, что все это непременно правда. Столь же вероятно, что там нет ничего, кроме старой коробки соляных таблеток. Если спорить на деньги, то я сделаю ставку на то, что найдут что-то вроде таких таблеток.

Джонатан Шварц: Нет сомнений в том, что он что-то написал. В уикэнд 4 июля 1971 года моя знакомая Сьюзен видела это хранилище, поэтому я знаю, что оно существует. Я твердо уверен в том, что рукописи существуют, и это важные по сути рукописи, которые тронут людей, самыми разными путями проникают в человеческую душу очень интимным голосом и так драматично. Если там ничего нет, мне останется лишь сказать: как это грустно.

А. Скотт Берг: Только сам Сэлинджер и люди, приходившие в его дом, знают, продолжал ли он оставаться писателем. Он навсегда останется важной фигурой в американской литературе середины ХХ века. Мне трудно назвать другого писателя, который имел бы столь большую репутацию, опубликовав так мало произведений.

После того, что он опубликовал, ему было очень трудно опубликовать что-либо, хотя бы потому, что новые произведения просто не могли оправдать ожидания читателей. Заголовки в утренней газете были бы такими: «Мы ждали полвека; стоят ли достоинства этой повести или рассказа 50 лет нашего ожидания?» По-видимому, просто невозможно создать произведение, которое оправдывало бы столь большие ожидания публики.

Если наследники писателя найдут рукописи, готовые к публикации, и решат опубликовать их, это станет грандиозным событием в издательском бизнесе, независимо от того, хорош материал или плох. Думаю, жадный интерес, побуждающий ознакомиться со всем литературным наследием Сэлинджера, будет почти бесконечным. Независимо от качества этого наследия. Мы хотим узнать хотя бы то, во что все мы влюбились в 1951 году. Было ли то, во что мы тогда влюбились, чем-то мимолетным или же в этом есть нечто важное для нас и, возможно, для людей последующих веков?

А. Э. Хотчнер: В [Гринвич-Виллидж] был некто Джо Гулд, который, как говорили, писал устную историю мира. Долгие годы он ходил и интервьюировал людей. Он перевозил свои материалы с места на место, пристраивая их к кому-нибудь в сарай или в погреб. Потом Джо Гулд умер. Когда все эти коробки вскрыли, выяснилось, что он ничего не написал.