Сэлинджер

Мне вот что приходит в голову. Что, если после всех этих лет, проведенных Джерри в бункере, где он, как утверждают, писал все эти произведения, которые слишком хороши для того, чтобы предъявлять их людям (поскольку люди превратно их поймут), теперь, после смерти Джерри, когда наследники вошли в его хранилище и открыли его сокровищницу – а она оказалась пустой? Что, если Джерри написал последнее произведение, которое было, возможно, его защитой от его изоляции, и в хранилище нет никаких произведений? Вот соображение, которое посещает мое воображение. Возможно, он уперся в стену и не хотел признавать это. Кто знает? Это может быть одной из величайших мистификаций. Не говорю, что он использовал ее в собственных интересах. От этой мистификации сам он ничего не получил. Но разве это не может быть уловкой божества?

Сэлинджер был самым замкнутым, скрытным человеком из всех, кого я когда-либо знал. Он словно жил в каком-то подземелье, склепе, в котором держал и все свои чувства, и он выжимал чуть больше интереса и привязанности из кого-нибудь, но, по большей части, все это было заперто в склепе.

Шейн Салерно: Через неделю после капитуляции Германии 7 мая 1945 года Сэлинджер написал Элизабет Мюррей: «Большая часть написанного мною не будет опубликована в течение жизни нескольких поколений». Сэлинджер говорил Маргарет, что для него писательство и просвещение – синонимы. Всю свою жизни он уделил написанию одного великого произведения.

Дэвид Шилдс: Лучшее произведение Сэлинджера нехорошо. Его нельзя назвать очень хорошим. Или великим. Или совершенным. Впрочем, определение «совершенное» – необязательно наивысшая похвала. «Рыбка-бананка», «Эсме», «Над пропастью во ржи», «Фрэнни», «Выше стропила, плотники» – в этих произведениях нет воздуха. В них царит клаустрофобия, в них читателю нечем дышать. Произведение совершенно потому, что оно должно быть совершенным: Сэлинджер так мучился, что ему надо было создать изысканно прекрасное место для собственного погребения.

Маргарет Сэлинджер: Мой отец неоднократно говорил мне, что единственные люди, которых он уважает, мертвы[690].

Дж. Д. Сэлинджер («Над пропастью во ржи», 1951 год):

Да, стоит только умереть, они тебя сразу же упрячут. Одна надежда, что, когда я умру, найдется умный человек и вышвырнет мое тело в реку, что ли. Куда угодно – только не на это треклятое кладбище. Еще будут приходить по воскресеньям, класть тебе цветы на живот. Вот тоже чушь собачья! На кой черт мертвецу цветы? Кому они нужны?[691]

Шейн Салерно: В заявлении агентства Harold Ober Associates приведены последние слова Сэлинджера, которые являются явным исполнением главной идеи четвертой, заключительной стадии его религии, Веданты: отрешения от мира.

Дж. Д. Сэлинджер: Я живу в этом мире, но не принадлежу ему[692].

Глава 21 Джером Дэвид Сэлинджер: заключение

Нью-Йорк, 1919 – Корниш, Нью-Гэмпшир, 2010

Дэвид Шилдс и Шейн Салерно: С приближением смерти Сэлинджер надеялся на «встречу с теми, кого он любит, независимо от того, были ли эти люди религиозными, историческими фигурами, личными друзьями или вымышленными персонажами»[693]. Он давно отказался от материального мира, который его предал. Его первый и второй брак быстро развалились. Третий брак был с его стороны мерой обеспечения ухода за собой. Еще до вступления в войну он был испуган, а после войны он был испуган еще сильнее и глубже, испуган навсегда. Поэтому он стремился уйти из материального мира в царство чистой метафизики. Но сделать это не удалось, это никогда никому не удается, поскольку мы – существа из плоти и крови. Этого Сэлинджер не понимал – или не позволял себе понять.

Последняя известная фотография живого Дж. Д. Сэлинджера, 2008 год.