Сэлинджер

Углубляясь в свои травмы, все дальше уходя от заразы реальности, Сэлинджер исчез в успокоении, которое дала ему философия Веданты, и вошел через Веданту в мир, становившийся все более и более абстрактным. Произведения Сэлинджера точно отражают этот сдвиг по оси «материальное – метафизическое». «Над пропастью во ржи» – совершенно мирская книга. В основе «Девяти рассказов» лежит война, воспоминания о которой в более поздних рассказах проявляются во все более религиозных прозрениях. В рассказе «Тедди» многие наблюдения героя явно и подчеркнуто проникнуты духом Веданты. Точный момент поворота – момент публикации «Фрэнни и Зуи». Действие Фрэнни разворачивается в материальном мире, который через книгу «Путь странника» уступает место духовному учению, господствующему в «Зуи». Сходным образом, тщательно воссозданная атмосфера 1942 года в «Выше стропила, плотники» уступает место записям в довольно благочестивом дневнике Симора, и эта тема превращается в религиозный мистицизм в повести «Симор: введение». В повести «16-й день Хэпворта 1924 года» Симор называет ученика Рамакришны Вивекананду «одним из самых увлекательных, оригинальных и образованных гигантов пера изо всех, кого я знаю в ХХ веке»[700].

В жизни Сэлинджера было два критических рубежа – до войны и после войны и до погружения в религию и после этого погружения. Война сломала его как человека и сделала его великим художником; религия дала ему после войны духовное утешение и убила его искусство.

Состояние пятое: Корниш

Пережив кошмар войны, Сэлинджер энергично старался вернуться в мир, воплощенный в стиле жизни Нью-Йорка «Привет, малый, рад тебя видеть», но у этих усилий не было ни малейшего шанса на успех: если такой славный малый когда-либо и существовал, то он остался на поле боя. После войны сознание Сэлинджера было наполнено теми «славными несовершенствами», «трепетанием», «колебанием». Светская, материалистичная жизнь послевоенного Манхэттена казалась ему гротеском. Сэлинджер, после того, как он описал мечту Холдена о бегстве из Нью-Йорка с Салли Хейс и полусерьезно просил женщину бежать с ним с литературной вечеринки в буколическое великолепие, занялся исполнением своей мечты и в 1952 году перебрался в Корниш, который в топографическом отношении ошеломляюще напоминал лес Хюртген.

В Корнише он провел свои «творческие годы» (их оказалось меньше, чем он надеялся). Изолированное, обезличенное существование было как раз тем, в чем он, как человек, ставший к тому времени знаменитым, нуждался – и тем, что ему как писателю было совершенно не нужно. Углубленный в себя интроверт все больше углублялся в себя. Сигналы внешнего мира становились все слабее. По-видимому, ближе к 40 годам он уже хотел перестать существовать как реальная личность. В одном из написанных позднее писем Сэлинджер написал: «Да мы… и не личности вовсе, но мы подвержены мириадам наказаний за то, что считаем себя наделенными сознанием личностями».

Состояние шестое: жены

По натуре Сэлинджер не был расположен становиться мужем или отцом, но вторая стадия Веданты требовала создания семьи, что Сэлинджер и собирался исполнить из чувства долга. Он любил придуманных им персонажей, Холдена Колфилда и членов семьи Гласс, любил их так, как хотел бы, но не мог любить реальных людей, особенно членов собственной семьи. Да и как могли его жена и дети соревноваться с Глассами во всем их вымышленном, идеализированном совершенстве, на которое они были обречены?

Здесь снова появляется догмат «Избегай женщины и злата». Сэлинджер избегал секса с Клэр, допуская секс только в целях продолжения рода, а как только жена забеременела, он стал испытывать к ней отвращение. Одной из причин, по которым Клэр требовала развода, был отказ мужа от выполнения супружеских обязанностей. В своей верности абстрактным принципам Сэлинджер пренебрегал Клэр так, словно она и не существовала. В повести «Выше стропила, плотники» нам сообщают, что «брачующиеся должны служить друг другу. Понимать, поддерживать, учить, укреплять друг друга, но более всего служить друг другу»[701]. Сэлинджеру было трудно воплотить эти слова в реальность. Он ненавидел «неприятных людей», а такими были практически все, в том числе (и в особенности) он сам. Он не преклонялся ни перед кем, кроме уже умерших, в числе которых (и это имеет решающее значение) был и он сам. Бункер был могилой, в которой он похоронил себя для того, чтобы не выходить на свет материального, плотского мира.

Состояние седьмое: дети