Сэлинджер

В повести «Выше стропила, плотники» Сэлинджер писал: «[Брачующиеся должны] воспитывать детей честно, любовно и бережно. Дитя – гость в доме, его надо любить и уважать, но не властвовать над ним, ибо оно принадлежит Богу. Как это изумительно, как разумно, как трудно и прекрасно и поэтому правильно. Впервые в жизни испытываю радость ответственности»[702]. И все же, когда Маргарет в молодости тяжело заболела, отец послал ей не деньги, и брошюрку Церкви христианской науки. Когда она была беременна, ее отец настаивал на том, чтобы она сделала аборт, и сообщил ей, что она не имеет права пускать ребенка в этот мир.

Сэлинджер вряд ли мог придумать два более совершенных воплощения двух частей своей натуры, чем Мэтью и Маргарет. Мэтью – послушный, почтительный, заботливый и помнящий добро. Теперь он управляет Фондом Сэлинджера. Маргарет – иконоборческая, мятежная натура, она приводила домой дружка-индейца, играла в баскетбол, спорила с великим человеком и написала книгу, которая подрывала основы мифа о Сэлинджере и привела к ее отчуждению от отца до конца его жизни. Мэтью был той частью натуры отца, которая повиновалась долгу. Он учился в одном из старейших американских университетов, был уважительным парнем, «прилизанным» «студентом с Восточного побережья»: в Дартмут-колледже он ходил на футбольные матчи вместе с отцом, который, зарегистрировавшись в 1960 году как сторонник Республиканской партии, был снобом и женоненавистником. Маргарет – столь же живая часть Сэлинджера, полностью оторвавшаяся от другой части натуры отца, экзистенциально потерянная и заряженная безумной яростью и протестом против истеблишмента.

Маргарет демонстрировала мужество, которое Сэлинджер почтил уважением, скажем, в образе Фрэнни. Мэтью вел себя так, как вел себя в реальной жизни сам Сэлинджер. А мы знаем, как язвительно оценивал себя Сэлинджер. Став взрослым, Мэтью говорил, что хотел бы чаще видеть отца – они бы могли вместе посмотреть еще несколько игр команды Red Sox. На Мэтью отчуждение отца оказывало влияние. А Маргарет так отчаянно стремилась установить контакт с отцом, что написала не письмо, а душераздирающую песню любви в 450 страниц. Все это не имело значения и желаемого результата. Он был в башне за миллион миль от этого мира.

Состояние восьмое: девушки

Посмотрите на фотографии Мириам, Дорис, Сильвии, Уны, Джин и Джойс, сделанные тогда, когда всем им было 18 лет. Нельзя не заметить, насколько похожи все эти женщины в молодости. В воображении Сэлинджера все они были практически одной и той же женщиной, девушкой, одной и той же врачующей матерью, одной и той же готовой помочь сестрой-ангелом, тем же другим «я», той же идеальной и идеализированной подругой по детским играм – конечно, до тех пор, пока они не взрослеют. Почему Сэлинджер в своем творчестве и в жизни был так маниакально увлечен девочками, еще не достигшими половой зрелости? Почему в произведениях Сэлинджера столь многие персонажи-мужчины выражают свои горячие чувства, свою страсть к девочкам, восхищаясь их ножками и баюкая эти ножки? Сэлинджер в физическом отношении заведомо пребывал в состоянии до Падения, до знакомства с Уной, до войны (после которой он не мог представлять тело иначе, чем разрушенным, изуродованным). Девочки были дыбой для самоистязания. Благодаря девочкам он мог бесконечно возвращаться во времена, когда его тело не рассматривали как дефектное, во времена до Уны, во времена до того, как война превратила для него все тела в трупы.

На протяжении всей своей жизни Сэлинджер снова и снова воспроизводил модель отношений с девушками, которые вот-вот станут женщинами. Он вечно воспроизводил треугольник Уна – Чаплин – Джерри. Он воспроизвел этот треугольник в своих отношениях со второй женой, Клэр, и ее первым мужем Коулменом Моклером. И в отношениях с Мэйнард, которая, по его словам, любила нелюбимый им мир. Многие из девочек-женщин Сэлинджера были еврейками или наполовину еврейками или «похожими на евреек» невинными девушками. Завершив отношения с ними на высшей точке, он сразу же начинал относиться к ним не только как к нежелательным в его жизни лицам, но как к людям, сразу же ставшим ему отвратительными. Достигнув желаемого, он сразу же вычеркивал их из своей жизни.

Когда Питер Тьюксбери сказал Сэлинджеру, что Эсме существует в момент между вдохом и выдохом, Сэлинджер, который почти никогда не соглашался ни с кем, особенно с людьми искусства одного с ним поколения, воскликнул (приводим подлинные слова Сэлинджера): «Да!» Сэлинджер мучительно близко подошел к экранизации «Эсме» (фильм собирался снять Тьюксбери), но из этой затеи ничего не вышло, когда выяснилось, что девушка, которую Сэлинджер прочил на главную роль, уже вступила в чуть более старший возраст. На протяжении всей своей жизни Сэлинджер фиксировал внимание на моменте перелома, перехода от детства к юности. Местный рынок, называвшийся «Венцом чистоты», Сэлинджер называл «Венцом пубертатности». В возрасте 90 лет он регулярно ходил на баскетбольные матчи женской команды Дартмут-колледжа.