Сэлинджер

Джин Миллер: Поначалу я думала: «Как я буду писать этому человеку?» Болтать с ним я могла на равных, но из-за него я в 14 лет стала беспокоиться о правильном построении предложений. Действительно, просить совета было не у кого. Я не хотела спрашивать мать, а никто другой не знал, что я знакома с Сэлинджером. Никого, кто знал бы, что и как, не было. Мне не у кого было спросить, как писать такие письма. У меня было много такого, что я не говорила ему потому, что у меня не было достаточно смелости для этого. Не знаю, что должно было произойти со мной, если бы я открылась, но я и не пыталась открыться. Думаю, он послал мне 50–60 писем.

Шейн Салерно: Позднее Джин призналась мне, что в действительности Сэлинджер написал ей больше 60 писем, но многие из писем ее мать выкинула.

Дж. Д. Сэлинджер (выдержка из письма Джин Миллер, 16 апреля 1949 года):

Я непрерывно работал в течение нескольких недель и только что закончил очень длинный рассказ. Мне он нравится, но люди из New Yorker еще не встречались со мной для личного разговора об этом произведении.

Похоже, что люди пребывают в уверенности, что жизнь писателя – одно удовольствие. Писателям не надо ходить на работу и каждый день отсиживать от и до. К тому же писатели пользуются полной независимостью и всеми возможностями путешествовать. Для некоторых писателей это, возможно, и веселая жизнь. Но я отношусь к этому по-другому[261].

Джин Миллер: Ему не нравился Стэмфорд, и какое-то время спустя он вернулся в свою семью на Парк-авеню. Вот очень забавное письмо, забавное потому, что он вернулся в комнату, которая когда-то была его детской. Он перечисляет находившиеся там вещи, память о которых преследовала его: ручки, писавшие невидимыми чернилами, отказы в публикации, истерические повестки о призыве, приглашения на свадьбы и теннисная ракетка, книжки Чарльза Атласа – все это вываливалось из чулана всякий раз, как он открывал дверь. Но ему не нравилось жить в родительском доме.

Дж. Д. Сэлинджер (выдержка из письма Джин Миллер, 3 июня 1949 года):

Я вырос в этой комнате, и все не вызывающие трепета ориентиры все еще пристально смотрят мне в лицо. Если я открываю дверь чулана, то на голову мне валится какая-нибудь из книг Старого Тома Свифта. Или теннисная ракетка с ссохшейся сеткой. Ящики моего стола тоже полны старых воспоминаний. Тебе ведь скоро исполнится пятнадцать, не так ли? Мои наилучшие пожелания, Джин.

Джерри

[262].

Джин Миллер: В следующий раз мы встретились, по-видимому, весной, когда я с семьей приезжала в Нью-Йорк. Он приехал встретиться с нами, я и пошла с ним погулять. Точно помню, как я была одета. На мне был желтовато-коричневый костюм с белыми перчатками и маленькая соломенная шляпка. Мы шли по улице, и мою шляпку сдуло порывом ветра. Я подумала: «Ой, как неловко». В Нью-Йорке я в любом случае чувствовала себя очень испуганной. Высокие здания, прекрасные отели. Я была девочкой из маленького городка, что, по-видимому, отчасти и привлекало его ко мне. Ему понравилась мысль об улетевшей шляпке; этот эпизод он впоследствии упомянет. Он как мальчишка бросился за моей шляпкой и придавил ее ногой, потому что ветер мог унести ее. Помню, я подумала: «А ведь ему действительно весело».

Меня удивило, что он бросился в эту игру с погоней за моей шляпкой. Помню, у него были очень длинные ноги, а бегал он не слишком хорошо. Помню, у него колени стучали одно о другое, когда он возвратился ко мне и церемонно вернул мне немного помятую шляпку. И водрузил ее на мою голову. И минут 15 смеялся над тем, что случилось.

Мои родители не были готовы отпускать меня гулять по Нью-Йорку самостоятельно. Я просто не была экипирована для этого. Джерри договорился с родителями. В тот вечер мы вчетвером отправились на обед.