Сельские дорожки

Езда не дальняя, погода ведренная — и через короткое время бригада рассыпается по луговому раздолью вдоль речки. Там сохнет ещё со вчерашнего дня подкошенное тракторными косилками сено. Теперь его, лёгкое, ароматное, как чай, надо вершить в стога. А то промедлишь — налетят ливень с грозой, и, считай, всё пропало.

Но сейчас ни за речкой, ни за лесом ничто не погромыхивает. На лугах лишь людская перекличка да тарахтит бойкий тракторок. Веня подвесил к нему что-то вроде стальной пятерни; сгребальщики — женщины, старики, ребятишки-школьники — сено стаскивают в копны, а тракторок копны поддевает, подаёт на стог Аркаше и ещё одному расторопному мужичку. Тот и другой упарились, но кричат тем, кто внизу:

— Дава-ай! Дава-ай!

А воздух с каждым часом всё жарче. На горизонте возникает кучевое облако, рядом — другое. Они ширятся, растут, громоздятся, и от этого простор вокруг ещё огромнее.

Облака в неоглядном просторе как белые башни.

Стога на лугу как нацеленные в космическую синь корабли.

А люди — их косынки, майки, яркие рубахи — кажутся издали живыми, радостными цветами.

ПРАЗДНИК

Но всё же самая-то славная пора начинается вот с чего.

Над полями, над деревнею раскалённый августовский полдень. Все прячутся в тень, в холодок, лишь только агроном Мария Петровна спешит прямо по середине улицы, по солнцепёку, и в руках у неё усатый сноп ржаных колосьев.

— Смотрите, смотрите, — говорит она, — на ближних угорах хлеба поспели!

И все сразу от такой вести ахают, радостно повторяют:

— Хлеб поспел!

И вот торопятся к комбайнам комбайнеры, к грузовикам водители, и Веня Кокин заводит своего примолкшего в тенистом углу за кузницей «бычка».

Грохоча и пыля, катит вся эта железная техника сначала одною колонной по большой дороге, а потом растекается по знойным холмам. И падает на полях под ножами комбайнов густая рожь; и едут вперевалку по колючему жнивью доверху наполненные зерном грузовики. Едут в деревню, на колхозный ток.

Зерно на току веют, сортируют. Работа здесь тоже очень жаркая. Но загорелые, потные люди смеются, поздравляют друг друга с новым хлебом, с трудовым праздником.

Много исходили они за лето стёжек-дорожек, много переделали всякой работы, но эта — наиважнейшая. Хлеб — кормилец, хлеб — всему голова!

Стучат, шумят на току машины. Мелькают новенькие деревянные лопаты, взмётывая сыпучую рожь. Стараются в эту пору и бабка Дуня Рогожникова с внуком Пашкой.

Бабка стоит у ближнего колодца, крутит кованую рукоять. Она вытаскивает ведром студёную воду, а маленький Пашка подносит её на ток в двух белых эмалированных бидончиках. Воды надо много. Разгорячённые зноем и работой люди подставляют Пашке ладони, отплёскиваются, пьют, Пашку хвалят:

— Теперь, Пашок-петушок, и у тебя есть тоже своя трудовая тропинка. Конечно, коротенькая, но и она для нашего общего дела не пустяк.

И Пашке приятно. Пашка, позванивая бидончиками, всё бегает да бегает по тропинке, и, хотя к вечеру не чует под собой ног, на душе у него расчудесно. Ещё бы! Ведь нынче он почти такой же уважаемый на селе работник, как Веня, как Ваня, как Михалыч и, может быть, даже как агроном-полевод Мария Петровна.

И что там теперь ни говори, а без него, без Пашки, весь этот трудовой праздник был бы хотя и тот, да не совсем. Всё большое складывается из малого. А кто мал да удал, тот вдвое дорог!