Сельский врач

Юлия Галкина подозрительно глянула на пришедшего доктора и в голове уже в который раз промелькнула тревожная мысль: «Опять не доверяет, опять пришел проверить…».

— Срочно шприц и пантопон! — приказал Василий.

— Шприц готов, а пантопон в ящике неотложной помощи.

Этот ящик, окрашенный в белый цвет, опечатанный сургучом, с красным крестом на крышке, стоял на самом видном месте, и санитарки каждый день обтирали его влажной тряпкой. Показывая на этот ящик, Борис Михайлович говорил Моргуну: «Видимо, ни одна сельская больница не имеет такого, а мы ко всему готовы».

Сейчас Василий сорвал сургучную печать и открыл ящик. Там лежали несколько бинтов, жгут, пузырек, из которого уже давно вытекла настойка йода, флакончик с какой-то мутноватой жидкостью (этикетка гласила: нашатырный спирт), но ни морфия, ни пантопона не было, хотя в описи, приклеенной к внутренней стороне крышки, эти лекарства числились.

— Юля, здесь ничего нет!

— Должно быть. — Заглянув в ящик, она грустно проговорила: — Целый год сюда никто не заглядывал.

— Меня это не интересует. Мне нужен пантопон!

— Только в аптеке, у Антонины Петровны.

Василий схватил стерилизатор, проверил шприц, иголки, положил туда клочок ваты, сунул в карман флакончик со спиртом и направился в аптеку.

3

Настало, пожалуй, самое хлопотное, но радостное для хлебороба время — пора уборки. Тобольцев теперь носился на запыленной «Победе» по бригадам, чувствуя, что всюду нужен его хозяйский глаз. Он вообще был не очень-то доверчивым человеком и привык все видеть своими глазами.

Сегодня до позднего вечера председатель задержался на току первой бригады. Подойдя к машине, Тобольцев увидел уснувшего за рулем шофера. Умаялся парень окончательно. Он хотел было растолкать водителя, но помешал Грушко.

— Пусть человек поспит малость. Видишь — укатали сивку крутые горки.

— Укатали потому, что соня, — недовольно пробурчал Тобольцев.

Грушко уговорил председателя пройтись от тока до села пешком.

— Врачи рекомендуют такие прогулки, а то все на машине да на машине, гипертонию заработаешь.

— Послушаешь этих врачей, жить на свете не хочется: и то нельзя, и это вредно, — отмахнулся Тобольцев.

— А ты все-таки прислушивайся к их советам… Хотя, что тебе, скоро своего домашнего доктора иметь будешь.

— Какого «домашнего»?

— А вдруг Василий Сергеевич зятем станет.

— Да ты что, очумел, Тихон? — рассердился Тобольцев. — У Тани есть жених.

С детства был у Тобольцева закадычный друг-ровесник — отец Антонова, Митька, парень отчаянный и разбитной. Вместе росли, вместе бедокурили, вместе ездили в ночное пасти лошадей, по целым дням пропадали на рыбалке. Кое-когда они забирались в малинник к деду Ферапонту Грушко и рвали душистую, в крапинках росы, малину. Подслеповатый и глуховатый дед Ферапонт, которого в селе звали «хохлом», все-таки здорово слышал и отлично видел, если ребятишки забирались к нему в сад. Для подобных нежелательных гостей у него была припасена крапива. Эту жгучую, как огонь, крапиву долго помнили Сенька Тобольцев и Митька Антонов, когда отхлестал их однажды дед Ферапонт, приговаривая: «Не шкодите, а коли нужно, дозволения попросите…»

В гражданскую войну Сенька с Митькой задумали убежать в Красную Армию. Была у друзей сокровенная мечта пробраться в дивизию самого Чапаева. Они разузнали, что эта знаменитая дивизия стояла где-то недалеко, километрах в сорока от Федоровки. Сенька и Митька на всю жизнь похоронили в сердцах одну горькую мальчишескую тайну, о которой никто не узнал в Федоровке. Ребята шли пыльным большаком, вслух мечтая о подвигах, и вдруг повстречались им на дороге всадники, и надумали друзья спросить у них, как найти Чапаева. К несчастью, всадники оказались дутовцами. Подхватив мальчиков на лошадей, казаки галопом помчались в село, и вскоре бородатый угрюмый казак-начальник приказал:

— А ну-ка, станичник, покажи им Чапаева, да погорячей сукиных сынов.

И станичник «показал» — каждому по дюжине шомполов. Сенька завопил не своим голосом от жгучей, леденящей сердце боли, а отчаянный Митька, закусив до крови губы, молча перенес экзекуцию и за это молчание получил добавку — еще пяток шомполов.

Когда казаки вытолкали на улицу избитых ребятишек, Митька, сдерживая рыдания, цедил сквозь зубы:

— Ну, гады, погодь, погодь…

Но даже после такого знакомства с дутовцами ребят в Красную Армию все-таки не приняли. Седой комиссар, потчуя их вкусной армейской кашей, простуженным баском говорил:

— Вот что, други-товарищи, белых мы и без вас побьем, а вот строить новую жизнь без вас не сможем, это факт. Топайте домой, силенок набирайтесь. Дел впереди много…