Сельва не любит чужих

– Да пальните ж с «брайдера», вуйко! – вновь завопил осавул. Теперь в его крике была только неложная тревога: Збырь или не Збырь, а посланник все ж таки был унсом, унсов же не так много, чтобы терять их попусту. – Пальните швидше, нехай возвертается!

Но Мамалыга не откликнулся. Спокойно, чуть больше обычного сутулясь, глядел он на поле. Глаза его были полуприкрыты, заложенные за спину руки не шевелились.

– Смотрите, смотрите! – это уже забывшись от волнения, вопил один из джурок. – Поверх палисада!

– Пан осавул! – приказал отаман, протянув руку.

Недовольно покрикивая, пан Андрий подал ему самовидную трубку. Одним из немногих сокровищ, спасенных унсами во всех пожарищах, была она и хранилась ныне хозяйственными Ищенками; те берегли ее свято и не любили кому-либо передавать.

А что поделаешь? Отаман все же. Абы только не разбил…

– Ласкаво прошу, пане наказной!

Вуйк Тарас навел трубку и сразу ее сдвинул. Из-за жердей в такую же, только о двух стеклах, глядел на него большой, похоже совсем черномазый слободской. Совсем близко был он, мог и схватить. А без трубы – далеко, безопасно, да и видно не хуже: вот черный отложил двутрубый самовидец, поднял руку…

Вновь сверкнуло пламя и взвился дымок.

Паха упал.

Но тут же поднялся и, подхватив пику, помчался прочь от стреляющего палисада.

На сей раз, хоть и по вязкой глине, бежал он, невзирая на рану, быстро, ухитряясь даже по-заячьи выписывать петли, а вслед ему целился, наполовину высунувшись из бойницы, еще один стрелок, посветлее первого.

– «Брайдер»! – повелел Мамалыга, и джурка не умедлил.

Тяжела, но привычна была верная, дедовская еще рушница, и не оттягивала она рук, а прочистили и зарядили ее загодя.

– Ну, не подгадь, брате, – по-родственному тепло попросил отаман, прицеливаясь. – Покажи им чертову мать!

Ббб-бум-м! – отозвался «брайдер», откидывая правое плечо стрелка назад. Человека непривычного такая отдача сбила бы с ног, а то и вовсе расшибла бы ключицу…

Уууууууу-у-уууу, – простонал воздух.

Хр-ря-пп! – крякнула надворотная башенка, оседая.

И старый Тарас вернул рушничному дымящуюся, пороховой гарью пахнущую зброю. Тот схватил благоговейно и тотчас принялся обихаживать.

Было наказному радостно, и было срамно. И бранил он себя за несдержанность. Ведь сам же велел хлопцам не палить без приказа. И пороха указал взять самую малость: выстрела на два, на три. Не по прихоти какой, а по зрелому рассуждению! Порох-то непокупной, его самим делать надо, а селитры мало. Так что лучше уж, решил, поберечь нужное зелье для дел грядущих, которых не избежать.

Да и хлопцев в рукопашной обтесать надо. Давно уж не воевали унсы всерьез; комбатанты из хлопцев пока что, как оол из пивня, даже окоп в полный профиль отрыть не могут…

Тут подумалось кстати, что надо бы разузнать у слепых сказителей, что это за диво такое, окоп полного профиля, а затем и расхотелось бранить себя. «Незнающий не выдаст; сам приказ отдал, сам и нарушил! Или не я хозяин своему слову?.. Не самому ж себе палок выписывать?»

Вернулся Паха. Пораненный, потный, круглые собачьи очи задорно сверкают, плечо перевязано чистой тряпицей…

– Ну? – не тратя слов, навис над хлопцем наказной.

– Пистоли у них, вуйко, – ломко выкрикнул неостывший еще от страха и счастья юнец, забыв от возбуждения и поименовать отамана по-походному. – Дви пистоли, чи три, не бильш!

– А рушници е?

– Ни! Немае! – радостно взгавкнул Паха, растягивая щербатый рот до ушей. – Якшо б булы рушници, отамане, то мэнэ б вже було вбыто!

«Так оно и есть, – подумалось отаману. – А из хлопчика выйдет толк; надо б не забыть сманить его у Збырей, такие и Мамалыгам потребны…»

И тут же прикинул наскоро, кому парубка поручить. Гале, чи Оксане, чи ще комусь? По всему выходило, краше иных Оксана управится. Да ведь и засиделась она, Оксана-то…

– С первой раной тебя, герой! – тяжкая десница наказного по-батьковски легла на худое плечо. – До дому повернемось, приезжай гостить. С Оксанкою, онучкой моей, познакомлю. – И посуровел, выпрямил спину. – Слава унсам, Павло Збыр!

– Слава героям! – вскинулся хлопец.

– Слава роду Збырей! – повысил голос наказной.

– Слава унсам! – вскинул к небу сжатый кулак Паха.

В стороне, отвернув к полю худое веснушчатое лицо с никак не растущей бородой, кисло ухмылялся осавул Ищенко. Совсем еще парубок, он недавно стал вуйком и никак не мог привыкнуть к ставшему непременным сидению с сивыми пердунами. Ему б хотелось гулять с дивчинами и стукаться со сверстниками. Были б живы старшие в роду, так оно и было бы. Но синяя чума не щадит никого, даже унсов…

Сейчас он, наказной осавул и вуйк рода, до рези в покрасневших очах завидовал безвестному Пахе!

Да разве ж он, Андрий Ищенко, лыком шит?

Разве разумом не богат?

– Пане отаман! – он порывисто повернулся к сивому Мамалыге, коего, при всей своей ершистости, крепко уважал и даже втайне благоговел. – А ежели, как вы только что, с «брайдера», да по воротам пальнуть? Гляньте-ка, что с башенкой стало!!

Наказной медленно отвел со спины правую руку, заложил ее за борт сюртука.