Сельва не любит чужих

По левую руку от Дмитрия зашептались, зашушукались люди дгаа. Они ждали чего-то подобного, но не такой откровенности. Ох и не промах же этот М'куто, ох и ловкач! Верно говорят, из тех парней, что своего не упустят! И недаром же прабабка его прославилась тем, что в годину голода умудрилась снести яйцо, каковым и прокормила семью. Так, во всяком случае, сказывают люди, а люди понапрасну лгать не станут…

Дгьюнгели! Хой, хэйо! Кто же из людей дгаа, особенно обладающих иолдом, отказался бы иметь в доме дгьюнгели пускай даже и маленькую?! Всякий мечтает о дгьюнгели, но никому не дано иметь его, хотя рассказывают старики, что могучий Дъамбъ'я г'ге Нхузи, сливший племена в единый народ, под конец жизни обладал сразу двумя… Так ли это, не так? Никто не знает в точности. Но всем известно иное: у людей, именуемых ныне зиньг'г'гья, а ранее — мохнорылыми, дгьюнгели водится, причем в количестве изрядном…

Ну что ж, М'куто-счастливчик, лови миг удачи!

— Дгьюнгели? — недоуменно сдвинул брови старый Тарас, красноречиво пожимая плечами. — Но что это, сынку?

М'куто замялся. Удивительно! Как можно, дожив до седых волос и правя родом, не понимать столь очевидных вещей? Видно, недаром говорится, что нет на Тверди людей, умнее народа дгаа…

— Дгьюнгели… — руки Следопыта приподнялись и за-колыхались, изображая нечто, похожее на озерную рябь. — — Дгьюнгели, почтенный старец, это…

Рябь постепенно перерастала в тайфун.

— Это… это…

— Это дгфью, только похожая на тыкву, — сжалившись над несчастным урюком, подсказал Н'харо, в свою очередь изображая жестами нечто, напоминающее лист бумиана.

— И с кихьюни сбоку, — уточнил Мгамба.

После чего толкования пролились благодатным дождем.

В течение десяти минут Тарасу стало в точности известно, что не каждый ггуангу способен изменить кин-Т'аффи десятого кргуури, но, в принципе, дм'ль' 'туби тоже не очень соответствует настоящему ктфи, хотя, с другой стороны, можно согласиться с тем, что… тут разъяснения плавно перешли в пляску, каждое па и каждый жест которой был исполнен глубочайшего, предками завещанного смысла, и пляска эта была столь грозна и красива, что вуйк Мамалыг не мог не проникнуться ее мрачной прелестью…

О, если бы все это хоть сколько-то приблизило его к пониманию того, что такое дгьюнгели!

Когда выдохшиеся вконец танцоры успокоились, он торжественно огладил бороду и спросил:

— Уверены ли горные братья, что нужное им имеется в поселке унсов?

Разноголосый хор отозвался утвердительно.

— Добре! — вуйк плавно повел рукой из стороны в сторону. — Пусть, если так, метатель ножей М'куто сам пойдет и возьмет желаемое!

Давно пора было сказать это! Едва лишь прозвучало дозволение, ноздри Следопыта дрогнули и он, принюхиваясь, помчался в дальний конец подворья, к покосившемуся сараю. Нырнул в темный рот полураспахнутой двери. Сгинул. А спустя несколько ударов сердца Великое Мамалыгино огласил звонкий, исступленный, ликующий крик, способный извергнуться только из уст человека дгаа, заполучившего дгьюнгели!

Когда же М'куто возник на пороге и легкой походкой пошагал к столу, бережно неся вожделенное, лица урюков и даже самого сержанта омрачила легчайшая дымка зависти, а унсы удивленно забормотали. Странно! Непонятно! С какой это стати горный воин так радуется обычному казнащо?!

Впрочем, каждому свое.

— Благодарю тебя, почтенный старец, — рухнув на колени перед вуйком, прошептал М'куто. — Отныне я верный сын твой и, если ты потребуешь, а нгуаби позволит, с радостью отдам за тебя жизнь…

Тяжелой ладонью потрепал старый Мамалыга черный хохолок на затылке Следопыта, намотал на палец и дернул, без лишних слов приказывая встать. И обернулся к другому победителю, почти не сомневаясь, какой будет просьба.

Для того чтобы получить самое желанное, не было Пахе нужды рвать жилы, заваливая оола. Оно, самое-самое, и так было уже у него в руках…

Так подумал старый Тарас. Но, как ни странно, ошибся.

Речь парубка была вовсе не об Оксане.

— Ты среди вуйков старшой, отче, — глядя исподлобья, сказал молодой Збырь. — Как ты скажешь, так и будет. Позволь же мне ныне уйти из рода Збырей!

Бородачи приумолкли, прислушиваясь. Тарас приподнял бровь.

— В какой же род хочешь уйти, сыне?

Он по-прежнему полагал, что дело в Оксане, и ждал ответа, уже прикидывая, какую виру придется платить Збырям за увод столь доброго парубка.

И вновь не угадал.

— А ни в какой, — еще больше наоолился Паха. — Сам желаю быть Предком!

Унсы зароптали.

Такое дозволялось обычаями, но не случалось, почитай, никогда. По доброй воле уйти из рода, отказаться от заступы его и поддержки и ни к какому иному роду не примкнуть — слыханное ли дело? Единожды лишь и было такое в краю унсов, три поколения назад, когда от Чумаков отделились Ищенки, но их-то было трое братьев, а Паха, как ни кинь, один, ровно перст…

— Так дозволишь ли? — настаивал Паха. — Иль нет?

— Ежели обещано, то как не дозволить? — развел руками Тарас. — А хорошо ль подумал?

— Да уж подумал, — буркнул Паха, супясь.

— А вдруг пропадешь?

— А вот не пропаду! — запальчиво выкрикнул парубок, мотнув головою в направлении поверженного буки.