Семь бед – один…

— Так вы положите, чтобы было положено!

За дверью раздался вздох утомленного почтальона, для которого это стало уже привычно: через день он, сухой старик, развозил на своем велосипеде с небольшим прицепом почту по поселку. И последние лет пять он нарочно проезжал дом Миколы, оставляя на самый конец.

— Микола! Просто подойди к двери! Мне подпись твоя нужна.

— Ну говорю я вам, Афанасий Сидорович, не охота! Мне — встань, обуйся, выйди. Столько дел ради бандероли. Может, она мне и не нужна вовсе!

Миколу почтальон больше не слушал — за дверью послышался голос Марфы:

— Ой! Здрасьте, Афанасий Сидорович! Что он, опять ленится лежит?

— Да, Марфушка, не охота ему — лентяю! Это мне повезло как, что ты пораньше с работы пришла!

— Да вы мне сразу на работу и приносите, а то что вам ждать тут стоять?

— Да жалко мне ручки твои, Марфушка. Посылка то нелегкая — как ты ее понесешь одна?

— А я привыкшая! Спасибо, Афанасий Сидорович!

— Тьфу! Негодяй просто какой-то! Изводит он тебя! Ты ж не лошадка, пахать на тебе!

— Ой, да не берите в голову…

Бойкая на вид молодая женщина в платье и платке вошла в дом. Одним движением — «Хоп!» — она поставила нелегкую посылку на скамейку у входа.

— Микола! Я пришла!

В ответ Микола сквозь сон пробурчал что-то невнятное и перевернулся на другой бок.

Марфа — его жена — поставила самовар, растопила печь и закинула в нее картошку.

— Ел?

— Не-а!

— А чего сам не погрел?

— А я утомился — жуть! Сон мне, Марфа, снился тяжелый, как кувалда! Так я пока его вынес — семь потов сошло!

— Да будет тебе, Микола! Раз так тяжело — мог бы проснуться и размяться — дров, например, нарубить.

— Да куда там, Марфа! Ты же не спишь так долго — тебе и не понять. Вот когда он в голову проникает, зараза, да сидит там больше часов, эдак, восьми, так ты его и не выкинешь так просто!

— Ты мне сказки свои брось! Корней, понимаешь, Чуковский! Ты спи по шесть часов! И сны будут легкие и воздушные!

— Да я бы и рад по шесть спать! Да врачи велят — по восемь. Читала «Ваше здоровье» на той неделе?

— Ох, Микола! Ладно. Вставай. Садись за стол, раз не ел.

Марфа не успела картошку навылавливать из печи, как Микола уже сидит и ложку тряпочкой протирает. Тщательно так — с интересом.

— Дров у нас — раз-два — и обчелся. А на дворе месяц-то!

— Май? — ответил Микола с полным ртом картошки.

Марфа пепелила его взглядом и тихо отвечала:

— Сентябрь, Микола… Двадцать девятое… В октябре сейчас похолодает и будем, как в прошлом году — сучки по лесу собирать, да отсыревшей древесиной печку мучать. Бегом в лес!

— Так не померли, поди, Марфа? Сучками, выходит, тоже неплохо?

— Так ты их хотя бы набери!

— Ох… Неохота! Что ты заладила?

Стоит ли говорить, ко всему хозяйству Микола применял тактику «не охота — само сделается». Делалось, конечно, всё. Марфой. Между тем, наступил декабрь. Все, что смогла набрать Марфа — это редкие корешки, сухую траву и ветки, но этого было откровенно мало, а женщин управляться с топором, все-таки не учили, к сожалению для Миколы. Мало того, еще и рама оконная прохудилась, которую Микола «делает» уже с июня. В доме было мало того, что холодно, так еще и ветра гуляли похлеще, чем на море. В один из дней окоченевшая и простывшая Марфа не выдержала, собрала вещи и уехала к своей родне. Жестокая женщина? Вряд ли, поскольку Миколе своему она собрала и мешок с вещами, и на дорожку еды, и с извозчиком договорилась, чтобы тот их отвез в пургу… Осталось только его, «утомленного зимой», одеть и валенки на ножки его натянуть. Микола был непрошибаем и неподвластен — «не охота!» — и всё. На улице холод собачий, ехать пять часов, да еще и в открытой повозке. Ужас!

Так и лежал он, укрытый тремя одеялами, и только Марфу ругал: «не нарубила», «не растопила», «не накормила», «не обогрела». И пролежал бы так до весны, но, видать, в этот раз — не проскочило. Его обленившиеся нервные окончания не чувствовали затяжную простуду и воспаление легких, которым давно заболел Микола. Ему бы встать — да к врачу поехать, но «не охота».

— Вставай, Микола. Пойдем.

— Пф-ф-ф… — тяжело выдохнул Микола, — Холодина! Не охота!

— Скоро согреешься.

Всё тот же хвостатый стоял перед новым преждевременно ушедшим, опершись на грязную печь.

— Ты кто такой?

— Я… Да это, впрочем, неважно. Путь у нас с тобой недолгий. Знакомится ни к чему.

— Афанасий, ты опять что-ли? Ну раз зашел — ставь бандероль и уходи.

— Сейчас бандероль, скорее, ты сам, Микола. Только адреса конечного нет. А так — тоже почта.

— Не понимаю я тебя! Что ты прицепился, Афанасий! — Микола перевернулся на другой бок и увидел Черта. — О… Ты кто это?

— А как ты думаешь, Микола?

— Ты с Сотейки что-ли? Или с Пряново? Там все они такие… — вяло отвечал Микола.

— Какие это — такие?

— Пригубить, ой, любя-я-ят. Рожи все красные… Пятаки раздутые, понимаешь, как у свиней! Нет! Точно — Пряновский! Ты зачем пришел?

— Как ты судишь… Фемида прям! Я тебя силком тянуть не хочу. Давай — выходи. Тут недалеко.

— Не ох…

— Да знаю я, знаю! Но порядки такие. Чашу тебе испить нужно, а потом уж…

— Так ты тащи ее сюда, чашку свою. Заколебал, честное слово.