Семь бед – один…

Наконец, встав спиной к потоку, а лицом к вокзалу, она «поймала» нужный ракурс и начала творить. Сигналы машин уже ей не мешали, она самозабвенно, упиваясь собственной крутостью, коряво срисовывала стеклянные башни вокзала. Вдруг, сзади раздался голос:

— Эй! Эй! Это я — Генрих!

Реакции — ноль.

— Развернитесь! Развернитесь! Девушка! Это я — Генрих!

Машины сильнее и чаще начали сигналить, но Берта на все это не обращала никакого внимания. Кто они все такие? Для нее — красотки с венком на голове?

— Отойдите! — кричали ей.

— Только вот указывать не надо! Пошли вы к черту! — кричала Берта, не поворачивая головы. — Объедете!

Водитель крупнотоннажного грузовика был бы очень рад оценить ее творение на городской выставке. Он, возможно, был бы готов отдать ей свой голос и сказать потом пламенную речь о том, как обществу нужны такие творцы. А еще больше он бы хотел, чтобы грузовик покорно остановился, а колёса послушно повернулись влево, сцепившись с асфальтом намертво… Но, так уж устроена техника, тормозным колодкам нужно приложить намного больше усилий для остановки грузовика, по сравнению с легковушкой. Глупый грузовик какой! Глупый!

— Очень неплохо! Правда, я бы добавил чуть больше серого. — раздался голос за спиной.

— Сама разберусь, не твое дело. Отойди.

— Извольте. Обязательно отойдем. Обязательно.

Берта цокнула языком и с недовольным лицом развернулась.

— Фу! Блять! Что за уродец! Ты кто такой? — она скривила лицо, как будто съела горькую таблетку.

— Ах, как я люблю матершину! Извольте говорить только матом!

— Что ты за грязное животное? Зачем ты подошел? Проваливай!

— Берта, очень и очень грубо. Я бы в вашем положении воздержался…

— В каком положении?

— Ну как… Гордыня — это, как сказать… Ох слово это я не люблю! — кокетничал Черт.

Берта искренне не понимала, что происходит и морщила лоб, всем своим видом давая понять незнакомцу, что он ей не собеседник.

— Какая гордыня? Ты учить меня вздумал?

— Да нет, что вы? Я не учитель… Я, скорее, экзаменатор… эм… в каком-то роде.

— Старик! Шел бы ты. Опохмелился что-ли.

— Изво-о-ольте! Почему это — старик? Мне всего-то тысячи две! С хвостиком. — Черт улыбнулся, помотав хвостом. Да, и почему вы меня вообще оскорбляете? Что я вам сделал? Мы же еще даже не знакомы!

— Я же сказала, что я не знакомлюсь!

— Ан нет, тут-то как раз придется нам познакомится.

— С чего бы это вдруг?

Черт звякнул копытами, и они оказались в узком невысоком туннеле, шириной в полметра, на стенах которого висели портреты. В самом конце коридора стоял постамент, на котором сидел огромный мускулистый мужчина, подперев рукой подбородок.

— Походи, посмотри… Хороши портреты-то, а? Как хороши! — причитал Черт.

Реакция Берты на смену места была вполне обыкновенной и предсказуемой, чего она не скрывала. Черт же, в свойственной ему манере, быстро разъяснил ей что и к чему. На это Берта ответила: «Понятно… Зацепил все-таки, козлина!».

— Великолепно! Ха-ха-ха! — завизжал Черт.

Портретов был миллион, а с них смотрели на Берту уродливые лица, подмигивая и ухмыляясь. Берта прошла пару метров, изучая картины, и в каждой узнавала себя, только изуродованной: на одной — уши большие, на другой — глаза узковаты, на третьей — вообще белиберда какая-то. Казалось бы, что тут такого — картины и картины, но не для такой, как Берта. Для нее она сама была идолом, очень творческим и ранимым, поэтому восприняла это тяжело.

— Что это за пизде-е-ец! — протянула он гнусаво. — Фу-у-у… а это кто там?

— Мда-с… это… это теперь твой идол, повелитель и объект поклонения.

— Кто? Повелитель? Для меня? — она поправила венок на голове.

Черт опять звякнул копытами, и венок превратился в пепел и осыпался с головы Берты. Они продолжали двигаться к сидящему на постаменте.

— Люций, здравствуй! Новенькая к тебе!

— Что? Эта? Эта, что на картинах? — прозвучал сладкий голос.

— Да, в первый раз! Ха-ха-ха! Не подготовилась еще! — пищал Черт в ответ, постукивая копытом Берту по плечу.

— А что не так? — в недоумении спросила Берта.

— Концепция такая, Берта Шаффер, Лорд Люцифер очень любит себя и все, что его окружает. А вынужден… ха! … сидеть среди такого уродства! — он обвел копытом туннель с картинами. Да и самой тебе, как я вижу, не нравится. Не так ли?

— Не нравится… — Берта опустила глаза, на которых начали проступать слезы.

— Ну-ну-ну. Не надо! Все же можно поправить! Ха! Извольте. — он показал копытом на Люцифера, который держал в руке карандаш.

— Бери и твори! Стирай, рисуй заново! Все в твоих руках! Ха-ха-ха. Как исправишь все-все картины, Лорд пожалует тебе покои. — пищал Черт.

Берта взяла карандаш из рук Люцифера, заметив сложенные крылья за его спиной. Она подошла к первой картине. Черт звякнул копытами и пропал, а туннель начал стремительно нагреваться.

Она поднесла карандаш к картине и начала исправлять, на ее взгляд, большие уши, которых у нее на самом деле не было. Стало резко больно, и из левого уха пошла кровь…

Не охота!

— Здравствуйте! — постучали в дверь, — Здравствуйте-е-е!

— Да положите у порога! Стучат еще!

— Не положено у порога, товарищ. Откройте, вам бандероль.