Семь дней до Мегиддо

– Народ, раз теперь здесь вы и Милана, я на время отлучусь? – спросил я. – Погода располагает к прогулкам. К вечеру вернусь.

– Ты простудишься, у тебя ноги мокрые, – сказала Наська.

– Выпью горячего чая с малиной, – ответил я. – У вас есть малиновое варенье?

Наська пожала плечами. Спросила:

– Может, тебе другой зонтик поискать?

– Нет, с этим мы уже подружились, – сказал я, забирая его у Миланы. И в доказательство погладил цветастый купол. – Он стильный, яркий. Мы с ним вдвоем производим неизгладимое впечатление.

Мне (или Гнезду) повезло уже трижды. С первым уничтожителем, с нашим налетом на логово Прежних, со второй схваткой в Гнезде.

Почему-то я был уверен, что запас везения кончился. Не зря даже в сказках всё заканчивается на цифре «три». Победил Иван-дурак трех чудищ, вот и молодец, вот и сказочке конец, и поехал он во дворец, получать царскую дочь, полцарства и сундук с медовыми пряниками. А там, у ворот дворца, его ждало четвертое чудище, только про это уже в сказке не рассказывают.

Лихачев не хочет помогать. И даже если бы захотел, что ему, класть своих ребят, защищая Гнездо? Сколько у него там людей-то? Два десятка, три? Пара броневиков?

Иван, возможно, смог бы подогнать серьезные силы. Какие-нибудь воинские части. Только он не Иван-дурак, он – Иван-царевич. Он не сражается с чудищами, он заключает с ними соглашения.

Третья сила, которую я, возможно, придумал… Если она и есть, выхода на нее никакого. Ну не похож бомж-стихотворец на межзвездного эмиссара.

Что остается?

Прежние, с которыми мы уже в состоянии войны.

Инсеки, которые заняли их место.

До Инсеков, по крайней мере, я однажды докричался. Почему бы не попробовать снова?

За спрос, как известно, денег не берут.

Я дошел до представительства Инсеков без приключений, лишь промок до нитки (к дождю присоединился ветер, и ни зонт, ни плащ уже не спасали). По пути заглянул в магазин – обычный, человеческий. Благодаря тому, что в ресторане я предоставил честь расплачиваться Ивану, у меня остались почти все деньги от Лихачева.

Цены были безбожные, ну, кроме тех продуктов, стоимость которых регулировало государство. Но мне не нужны были серенькая мука, серенький сахар, серенькие макароны и такое же серенькое порошковое молоко (удивительно, но почему-то все эти государственные продукты приобретали единый унылый цвет).

Я купил два десятка леденцов на палочке и банку малинового варенья. Ну а что такого? Хожу в мокрых кроссовках и черном плаще под женским зонтом, люблю сладкое. Имею право, не запрещено.

В представительстве, на входе, я сдал пистолет и пакет со сладостями, чем вызвал понятную реакцию. Пришлось вновь предъявлять удостоверение, выслушивать вопросы и давать уклончивые ответы. В этот раз была другая смена охранников, то ли более любопытных, то ли дотошных. Кончилось тем, что я посоветовал проверить списки людей, которых им вообще запрещено задерживать, услышал ожидаемый ответ «нет таких списков, у нас перед законом все равны», улыбнулся и пошел внутрь. Останавливать меня не стали, но принялись куда-то звонить.

Ну и пусть.

Сегодня в Представительстве было многолюдно. Звукоизоляция здесь плохая, так что, идя между комнатушками, я слышал обрывки монологов.

– …по вашей воле, по вашей воле, по вашей воле…

Понятно, какой-то безумный сектант, молящийся своим богам.

– …семнадцать тысяч двести шестьдесят три! Если все лучи добра направить в головы людям…

А это просто псих.

– …без нее не могу, не могу я без нее жить…

Несчастный влюбленный?

– …я бы всё отдала, возьмите меня, вылечите сыночка…

Мать, пытающаяся предложить себя в Измененные…

Я ускорил шаг.

Почему-то мне было важно войти в ту же самую комнату, откуда я смог поговорить с Инсеком. Словно этот выбор что-то значил.

Повезло – комната оказалась свободной.

Закрыв за собой дверь, я огляделся и, будто старым знакомым, улыбнулся конфетному фантику и пустой бутылочке в углу. Нет, в комнате убирали. Обертку я не запомнил, а вот бутылочка другая. В прошлый раз была обычной формы, а сегодня как маленькая фляжка.

Я даже представил себе этого человека, каждый день приходящего в «избу-исповедальню» с выпивкой и закуской. Как он усаживается и начинает рассказывать пустому экрану свои грандиозные планы, давать советы, ругаться и проклинать. В процессе выпивает в два-три глотка свои пятьдесят или сто граммов, швыряет бумажку в один угол, пустую тару в другой. И уходит.

Вот, может, мокрые пятна на полу как раз он оставил. Сидел, с него текло так же, как с меня…

Диванчик, кстати, тоже промок. Придется сидеть в плаще, пачкая его еще больше.

Я сел, вытянул ноги. Помолчал, глядя в грязную тьму экрана. Сказал:

– Привет.

Экран полыхнул. Ярко, словно за ним лампу включили.

Что-то зашуршало, затрещало, по рамке экрана пробежала волна искр, всосалась в металл.

Такого в прошлый раз не было!

Серый свет рассеялся, пошел кругами – из экрана выскользнула длинная суставчатая лапа. Она казалась куда больше, чем в прошлый раз, – они что, масштаб изменили…

Лапа вцепилась в плащ и потащила меня к экрану!