Семь дней творения

Легким взмахом руки он перекинул халат через плечо и замер посреди курилки: "Один. Наконец-то..." И случилось чудо. Перед Вадимом на цементном полу больничной уборной погибал, плача от гнева и жалости, истинный сын своего века в затасканном халате из дешевой байки. И не принц датский шепотом вопрошал у темноты за окном: "Быть или не быть?" И не наследник королевского престола, устало опираясь о косяк обшарпанной двери, взывал к миру, но более всего к себе: "Достойно ль?" Это заживо хоронил себя сосед Вадима по койке, стране, земному шару. Но вот он, словно сдаваясь на милость победителя, поднимал у самого уровня плеч руки и так - ладони вперед - двигался к нему из глубины уборной. "Вот два изображения: вот и вот". И волшебство сопереживания начинало колотить Вадима мелкой дрожью. А когда принц, почти обуглившийся от сострадания, раненно простонал, сползая к ногам матери-отравительницы: "Из жалости я должен быть суровым", Вадим, сглатывая судорожные спазмы, только и смог мысленно заключить: "Черт бы тебя побрал, Крепс!" Начиная с "Прости тебя Господь", где Гамлет уже чувствует приближение скорого конца, Крепс провел всю сцену до финала, держась за воображаемые настенные мечи. Так он и умер распятой птицей между дверью и ближайшим к выходу унитазом.

- Ну как? - Марк сел и сразу же возбужденно заблистал желтым оком в его сторону. - Годится?

- Годится! - Вадим боднул его головой в плечо. - Высший класс.

- Знаешь,- тот с пристальным вниманием оглядел его,- теперь я бы тебя взял.

- Что так вдруг? У меня другая школа.

- В тебе появилось что-то такое, чего я жду от актера. Ты стал слышать.

- Поздно, Марк, я хочу завязать с этим делом.

- И давно это ты?

- Давно. Воли только не хватало.

- Знаешь,- в пристальном его внимании сквозила откровенная зависть,- а ты больше, чем я думал.

- Спасибо...

Еще в день приезда, прежде чем отправиться домой, он завернул в управление с твердым намерением окончательно рассчитаться с эстрадой. Решение тогда еще только вызревало в нем, только набирало силу, но предчувствие близкой и крутой перемены в жизни уже властно захватило его и он, формируя события, двинулся прямо в орготдел.

После крикливой сутолоки коридоров кабинет Вилкова мог показаться непосвященному обителью тишины и безмятежности. Но кто-кто, а Вадим-то определенно знал, что не у высокого начальства, а именно здесь сходятся все хитросплетения самого, на первый взгляд, безалаберного учреждения в стране. С педантичностью счетной машины Илья Николаевич Вилков сортировал свои кадры по бригадам, которые затем колесили по всему Союзу, забираясь подчас в самые медвежьи его уголки. Хозяин кабинета держал в лысеющей своей голове сотни фамилий и полную меру того, что стояло за каждой из них. Людям же "с красной строки", к разряду которых принадлежал и Вадим Лашков, он вел особый, не предусмотренный никакими инструкциями учет. Поэтому, когда тот молча положил перед ним заявление об уходе, Вилков лишь брезгливо поморщился и, не читая, отодвинул бумагу в сторону:

- Прибалтику хочешь?

- Нет.

- Закавказье?

- Тоже - нет.

- Как у тебя с жильем?

- Порядок.

- Баланс?

- Полная норма.

Холодноватый взгляд выпуклых, немного навыкате глаз Вилкова тронула удивленная заинтересованность:

- Так чего же ты хочешь?

- Уйти.

- В театр?

- Нет, совсем.

- Как это совсем?

- Сменить профессию.

- Не смешно.

- Мне тоже.

- А если конкретнее?

- Считаю, что занимаюсь не своим делом.

- Ну знаешь, если бы каждый так рассуждал...

- Надо же кому-то начать.

- Послушай, Лашков, я тебе не враг...

- Я себе тоже.

- Давай серьезно.

- Я без шуток.

- Чего это ты вдруг?

- Хочу начать сначала.

- Что начать-то?

- Жить.

- Тебе тридцать пять.

- Начать никогда не поздно.

- А ты представляешь себе,- обычно невозмутимое, выбритое до синевы лицо его вдруг утратило начальственную медлительность, упругие плечи обмякли и ссутулились,- представля-ешь, что значит сначала?

История Вилкова была известна Вадиму, как, впрочем, и большинству эстрадников. Работая в одной высокой организации, тот в свое время отказался свидетельствовать против друга военной молодости. Суд был неправым, но коротким. Генеральскую форму Вилкову пришлось сменить на куда более скромное одеяние. Много лет прошло, прежде чем бывшего генерала вернули из мест не столь отдаленных и, памятуя о том, что по характеру возглавлявшегося им ведомства он и раньше соприкасался с областью культуры, вручили ему концертные кадры для укомплектования и руководства. Вадим недолюбливал Вилкова, как и всех подчеркнуто аккуратных людей вообще, считал его сухарем и педантом и потому обращался к нему только в случае крайней необходимости.

- Чтобы представить, наверное, нужно начать. - Вадим спешил прекратить и без того затянувшийся разговор. - Я ведь не школьник.