Семь дней в июне

Лизетт больше не кричала. Теперь она ворковала. Потом Женевьева услышала шаги, направляющиеся к хозяйской спальне, – фея Лизетта Динь-Динь едва касалась пола, мужчина топал тяжело, медленно. Женевьева знала, что так мама ее защищает: выманивает его и запирает дверь. Конечно, выгнать его Лизетт никогда не приходило в голову. Или порвать с ним. Позвонить в полицию. Стать хоть на минуту одинокой, если уж на то пошло. Найти работу. Зарабатывать на жизнь. Взять ответственность на себя, не надеясь на ужасных мужчин, которые сделают это за нее.

«Ты такая же, как твоя мама?»

Женевьева свернулась калачиком, пытаясь стать меньше. Она измучилась. Как же хотелось выбраться из этого бесконечного ада.

Ее глаза закрылись. Оставалось всего несколько минут, чтобы собраться с силами. Нужно было подготовиться.

Приближался ее первый день в новой школе.

Понедельник

Глава 4. Мантра

– Позвольте мне поговорить с Таем, директор Скотт.

Озадаченная женщина подалась вперед над столом, заваленным бумагами.

– Мистер Холл, когда вы в последний раз «поговорили» с Таем, я обнаружила его сидящим на подоконнике пятого этажа, свесившим ноги наружу.

– Он пишет плоско. Ему нужно было изменить перспективу.

– Ему тринадцать лет. Вы подтолкнули ребенка к потенциально смертельно опасному поведению.

– Тай провел прошлый год в центре содержания несовершеннолетних строгого режима. Думаете, это окно было самым ярким моментом в его жизни?

Он вежливо улыбнулся, стараясь скрыть панику, которая охватила его на самом деле.

Шейн Холл был не там, где должен бы находиться. Согласно маршруту, составленному рекламным отделом его издательства, пять минут назад он должен был прибыть в аэропорт. Но Тай был его любимым учеником. А здоровые, работоспособные люди не уезжают надолго, не попрощавшись.

В тридцать два года Шейн не привык быть здоровым и работоспособным. Когда двадцать шесть месяцев и четырнадцать дней назад он проснулся трезвым впервые с тех пор, как был ростом ниже пяти футов, то понял, что наконец-то научился жить без алкоголя. Однако как стать ответственным взрослым, пока не понял. Можно было бы обратиться к психотерапевту, но, черт возьми, нет! Он был писателем – зачем ему отдавать свое дерьмо бесплатно? Вместо этого он бегал по пять миль в день. Пил столько, сколько весил. Добавлял семена чиа во все блюда. Не ел красного мяса. И сахара. Не ходил к проституткам.

Он терпеливо ждал того дня, когда наконец в результате почувствует себя нормальным.

Единственное, что Шейн умел делать хорошо, – это писать, но он делал это только пьяным. Пьяным он стал любимцем критиков. Он разбогател, будучи постоянно пьяным. Он выпустил четыре «гипнотические, экстатические элегии разбитой молодости» – как написали в «Нью-Йорк таймс» – в пьяном виде. Он выиграл Национальную книжную премию, будучи пьяным. Он не написал ни одного предложения трезвым, и, честно говоря, ему было страшно даже пытаться. Поэтому писательство он пока отложил. И начал делать то, что делает каждый не пишущий писатель, – преподавать. Поскольку его имя открывало двери (и привлекало спонсоров) в высокооплачиваемые частные школы, он стал востребован в кругу «приглашенных авторов-стипендиатов».

Шейн преподавал литературное творчество маленьким засранцам в элитных школах в Далласе, Портленде, Хартфорде, Ричмонде, Сан-Франциско – и теперь в Провиденсе, Род-Айленд. Обычно его нанимали только на семестр. Достаточно времени, чтобы встряхнуть детишек, пробить бреши в их привилегированном мировоззрении, прежде чем они снова потонут в самодовольстве. Это все замечательно, но то были не настоящие причины, по которым он устраивал преподавательские туры.

Каждый раз, когда Шейн приземлялся в новом городе, он спрашивал у водителя Uber, где находится самый плохой район. Потом отправлялся туда и находил самую неблагополучную школу в этом районе – такую, где семиклассников заставляли стоять в очереди на холоде с семи утра, чтобы пройти контроль безопасности, на который уходил почти час, из-за чего ученики опаздывали на занятия, а потом их исключали за опоздание. Школу, в которой закрывали глаза на охранников, лупивших детей дубинками за «непристойные выражения». Школу, которая позволяла отправлять несчастных, обиженных, голодных, неухоженных, часто бездомных детей в детские тюрьмы за выдуманные проступки.

В колонии они получали настоящее образование. А к восемнадцати годам понимали, что больше всего им нравится роль заключенных.

Шейн находил такую школу в каждом городе и буквально бросался к директору, предлагая услуги репетитора и наставничество после уроков, что угодно. Шейна неудержимо тянуло помочь этим детям. Он даже не был уверен, кто кому больше помогает.

Шейн стоял по другую сторону стола директора Скотта, осматривая затхлый кабинет размером с чулан. И вдруг его взгляд задержался на пожелтевшем плакате, приклеенном к блевотно-зеленой стене: