Семь домов Куницы

Им платили за труд. Конечно же. Но прежде я тоже зависела от людей, которым государство платило за опеку надо мной, а они крали даже мою еду. Здесь же я никогда не ходила голодной, оборванной или неумытой, не страдала от холода. Наши опекуны принадлежали к опытным комбинаторам. Не какие‑то там шалавы, тунеядцы или алкоголики. У них была идея. Перевоспитание через спорт. Претворяя её в жизнь, они зорко блюли свои собственные интересы.

Неполные полтора года общения с ними приблизили окружающую меня действительность.

Когда я чалилась за решёткой, на воле взбунтовался народ, и хотя отзвуки этого возмущения заглушались стенами, что‑то всё‑таки проникало. Мне было ни холодно, ни жарко от проблем, вызвавших людской гнев и недовольство. Я была на ножах с обществом и всеми его институтами от правительства до детской площадки дошкольников.

Прежде, чем я вытянула свой судьбоносный жребий, буря своим крылом зацепила правление клуба «Крачка», опрокинула председателя и вынесла слишком крепко присосавшихся деятелей. Вот тут‑то местные власти вдруг с удивлением обнаружили фешенебельное бунгало, а при нём ещё несколько великолепных сооружений, постройка которых обошлась в несколько миллионов злотых, поистине с барским размахом разбросанных по десяткам гектаров земель, отнятых у местных крестьян и отданных в пользование только избранным.

Проредили функционеров, одних попёрли с постов, кого‑то арестовали, но и клуб воспользовался моментом, чтобы как можно скорее освободиться от проблемного балласта — потерявших авторитет и значение бывших соратников.

Чума пала и на штатных служащих правления — они валились вместе со своими покровителями. Из кадров остались только старый Курп, Урсын, несколько тренеров и Мама.

СК «Крачка» получил нокаут от субъектов промышленности. Они перестали оплачивать содержание правления. Был положен конец феодальному праву, позволяющему дирекции свободно распоряжаться фондами предприятий. Закончилась щедрость именем коллектива без учёта мнения самого коллектива.

Для урегулирования счетов попытались забрать хотя бы бунгало, тоже построенное на деньги комбината, но клуб ничего не отдал из имущества, которым пользовался. Претензии заглушили благородным понятием «перевоспитание».

— Через спорт — к непорочности, — со смехом констатировала Кукла, когда мы наконец‑то уразумели истинную причину своего судьбоносного жребия.

Несмотря на обнищание народа от моря по Татры, деньги для нашего небольшого кружка находились. Средства поступали из разных источников. Подключились также общественные организации, благотворительные общества и частные лица: мы ведь были той самой заблудшей овцой, которую добрый пастырь на собственных плечах приносит к стаду, потому что сама она уже неспособна вернуться.

В некотором смысле правление наживалось на нас и для нас. Но наше существование, как аверс и реверс одной монеты, было неотделимо от связи с опекунами. Попытка бросить тень на Урсына могла разрушить эксперимент. После скандала, если бы таковой случился, неизвестно, захотел бы кто‑либо ещё взять на себя ответственность за этих маленьких негодяек, что прикончили тренера и заведующую, которая пережила нескольких председателей, три политических кризиса и уже четвёртому поколению профессионалов выплачивает кормовые деньги.

Поэтому никто не выдавил бы из нас и слова о хозяйственных обычаях воспитателей, поэтому мы не вспоминали о системе снабжения даже между собой. Да и кроме того, кому бы поверили: малолетним проституткам, воровкам, шалавам, работающим «приманкой» у бандитов, зачинщикам бунта в исправительном доме, строптивым, прожжённым и глубоко разложившимся? Урсын бы растоптал неблагодарных зародышей.

Мы для них были преданными собачками, они знали об этом, чувствовали себя в безопасности. И это была одна правда обо мне. И была правда другая. Я очень любила бегать, очень любила читать и стремилась к прекрасному, и хотела стать честной и справедливой, и не лгать, не жульничать, и иметь благородные идеалы, как написано в разных книжках, но я не могла справиться.

Допустим, я бы накапала на опекунов, — размышляла я чисто теоретически над нашей дилеммой. Возможно, они и перестали бы красть, но если выкрутятся, мне грозит возвращение за решётку, то есть самое худшее, что со мной может случиться.

Я не могла разобраться, терялась в этических лабиринтах. Мои душевные терзания пыталась утихомирить Учительница, но даже ей я не сообщила о клубных порядках.

Я боялась бескомпромиссности моей школьной воспитательницы, а если бы она оказалась практичной, рухнул бы её авторитет, чего я так же боялась. Я сама была практичной и без неё, и меня не мучила совесть, что Урсын и Мама снимают сливки, а я, руководствуясь собственной выгодой, поддерживала их молчанием, играла в самоуправление и собственную подпись. Да на здоровье!

Выступление нашей группы перед держателями средств прошло удовлетворительно. А я своё время на сто метров улучшила на секунду.