Семь фунтов брамсельного ветра

– Всю жизнь мечтала! Запрись на все засовы.

В складках Лоськиных штанов были целые пригоршни всяких сорняковых семян, растительный пух, лепестки и репьи. Не штаны, а гербарий. А дыра – кулак пролезет. Я зашила ее накрепко, через край. Встряхнула. “Ну, прямо пиратский брамсель после ремонта…”

Лоська тем временем выбрался из ванны. Встал на пороге – тощий, с торчащими волосами, с бледной, почти белой кожей, только ноги по колено, да руки по локоть в загаре, будто в коричневой морилке. А на впалом животе маленький изогнутый шрам – наверно, когда-то вырезали аппендицит. Ладошкой Лоська прикрывал на плавках злополучную дырку.

– Жень… я там майку на крючок повесил, а она в воду… Теперь надо ждать, когда высохнет.

Это была все та же футболка, в которой он явился ко мне позавчера. Но, конечно, уже не такая белая.

– Я сейчас постираю и поглажу. И штаны заодно…

Он сморщил нос-картошку, а сосульки волос будто ощетинились еще больше.

– Не…

– Почему “не”? Это же быстро.

– Потому что… чего ты со мной, как с приютским ребенком…

Мне… будто холодный кисель на голову. Липкий, противный, скользкими языками за шиворот. От неожиданности я брякнула самое глупое:

– Лось! Ох и свинья же ты все-таки…

Он минул, округлил рот. Натянулся весь, будто у него сто струнок под кожей. И я вдруг поняла, что все может кончится в один миг. Схватит свои зашитые штаны, прыгнет в них на ходу и уйдет не оглянувшись. И ничто не поможет, никакой талисман с корабликом…

“Господи, сейчас зареву… Что сказать?”

– Ты… не нормальный какой-то… Я же с тобой… все равно как с Илюхой, если бы он маленький был… а ты…

В другое время я такое никогда не выговорила бы. Это ведь… почти что признание в любви. Но надо было как-то объяснить ему! Удержать!

Он мигнул опять. Обмяк, ссутулился. Стал смотреть в угол. А я… тоже в угол, в другой. Потом Лоська с опущенной головой сделал шажок, другой. И такими вот мелкими шажками пошел ко мне по одной половице. Пол был старый, тонкая половица прогибалась и поскрипывала. Лоська двигался, набычившись, будто собирался уколоть меня волосами-сосульками. Я обмерла на стуле. Лоська остановился в полуметре, опустил руки, позабыв про дырку. Хлопнул толстыми своими губами, пробормотал:

– Жень… не злись. Просто… я…

Много ли надо человеку для счастья? Я поняла что сейчас прижму костлявого обормота к себе и зареву, как провинившаяся и прощенная первоклассница. Чтобы не случилось такого скандала, я дотянулась до валявшегося на столе гребня (деревянного, с рукояткой) и велела:

– Ну-ка стой смирно. Не мотай головой… – и принялась остервенело расчесывать Лоськины сосульки. Он веселел на глазах.

– Ай!.. Голову оторвешь!..

– И оторву. Зачем она тебе, такая дурная?

– Зимой шапку носить… Жень, ты не злишься? Я же…

“Понятно. Застеснялся, застыдился своего замызганного наряда, вот и брякнул про “приютского ребенка”. А я… дура, да и только…”

Лоська опять ойкнул. Сказал дурашливо:

– Если хочешь, можешь меня это… воспитательным “тиклером”…

– Не смей говорить глупости! Человек никогда не должен давать себя в обиду.

– Тогда и ты… не обижайся.

– Я и не обижаюсь. И… всё. Как говорил Гамлет в переводе Пастернака, “дальнейшее – молчанье”… Знаешь, кто такой Гамлет?

– Знаю. Кино же есть… А Пастернак – это поэт?

– Поэт и писатель. Поумнеешь – прочитаешь… – Я последний раз провела гребнем по Лоськиным сырым волосам. – Ну вот, стал похож на человека. Всегда бы так…

“А влезешь сейчас в свои балахоны – и опять бомжонок с Рябинового бульвара…”

– Лоська, хочешь я тебе костюм подарю! Не бойся, он не кусачий, летний. Его раньше брат носил, но он почти новый. А?.. Только давай без глупостей про приюты и гуманитарную помощь! Мне просто жалко, что костюм лежит без дела. На нем ведь корабль. Корабли… они плавать должны, а не лежать в темном ящике… Ну?

Он опять надул губы. Но без обиды.

– Чего “ну”? Покажи… корабль-то.

Я кинулась в большую комнату, там стоял наш древний “семейный” комод. Вытянула тяжелый ящик. Перетряхнула стопку старых штор, полотенец, салфеток. Илюшкин костюмчик лежал среди них – выстиранный, поглаженный, словно ждал хозяина. Я вернулась в комнату. Развернула перед Лоськой сине-зеленую рубашку-водолазку с красным галиотом на груди.

– Ух ты… – шепотом сказал Лоська.

– Ну-ка, примерь.

Лоська не капризничал. Вмиг натянул шорты, умело завязал на поясе шнурок, нырнул головой и руками в рубашку. Разгладил ее на груди. Вопросительно глянул на меня.

– Во! – я показала ему большой палец. – Иди в прихожую, там зеркало.

Напротив двери стояло трюмо – такое же древнее, как комод (“приданое” маминых родителей, которых я никогда не знала). Я включила свет. Лоська во всей красе отразился в пятнистом стекле. Костюм оказался широковат, но лишь чуть-чуть. Лоська посопел, повертелся перед зеркалом на пятке. Шортики были, конечно, короче его старых портков, он, хмыкнув, потер над загаром светлые места. Но ни стесняться, ни упрямится не стал. Спросил только:

– А Илья не станет ругаться?

– Да с какой стати?! Только рад будет, что вещь пригодилась!