Семь фунтов брамсельного ветра

Рынок я миновала быстро. Он был еще открыт, вдоль бетонной изгороди горели веселые огоньки, радио неразборчиво голосило рекламу. Но я «проложила курс» в сторону от этой цивилизации. Свернула в одноэтажную улочку, по которой раньше никогда не ходила. Прикинула общее направление к Парковому району и решила, что так оно будет ближе.

В этой улочке (кажется, Леонтьевской) как раз и началась глухомань, в которой я заплутала. То есть я в общем-то представляла, куда иду, и понимала: в конце концов должна выбраться на берег, к одному из мостов, а там до дома рукой подать. И один раз даже выбралась!

По берегам чернели старые кварталы и высоченные ели, уютно горели огоньки, все так же похожие на мармеладинки или леденцы. Река не замерзла, слишком много в нее спускали всякой дряни, холод не брал эту химическую смесь. Над водой курился туман. Он растворялся в воздухе. А в этом тумане слабо растворялся свет ближних фонарей, и небо над рекой было розовато-серое. В небе я увидела силуэты высоких труб с фигурными верхушками. Это на другом берегу стоял похожий на рыцарский замок старинный завод. В наши дни там выпускали «кока-колу» и минеральные воды.

Завод оказался гораздо левее, чем я ожидала. Недалеко от него был мост, от которого улица вела к парку. Но мне к парку было не надо, мне — к другому мосту, на улице Чернышевского. Летом к нему вдоль реки вела среди кустов тропинка, но сейчас все было завалено сугробами. Я дала задний ход, чтобы пойти к «чернышевскому» мосту ближними переулками и в них запуталась окончательно. Потому что сперва дурацкие повороты и тупики, потом насыпь в конце улицы…

А тьма была уже совсем ночная, а холод был уже совсем полярный… Синоптики, наверно, предупреждали о близком похолодании, но я сводку прозевала…

Кругом теперь виднелись одни только заборы с калитками. Теплые дома с абажурами, печками и телевизорами прятались за этими заборами, им не было дела до несчастной Женьки Мезенцевой, которая может глупо закоченеть до смерти посреди большого города совсем еще не поздним вечером…

И вдруг я поняла, что дело-то и правда не шуточное. Ноги сводит от холода, куртка не греет нисколечко, куда идти — совсем непонятно. И дойду ли? Появилось даже совершенно предательское желание — присесть на ближнюю лавочку у калитки и подремать, потому что стала наваливаться сонливость.

«Не вздумай! — испугалась я! — Вот так и замерзают…»

Самое разумное было войти в какой-нибудь двор, постучаться в дом и спросить у хозяев дорогу к центру. И погреться заодно. Не съедят же! Но стыд какой… Скажут — здоровенная девица заблудилась в городе, как первоклассница в дремучем лесу… А может и выгонят: «Ходит тут, высматривает! Может кражу задумала…»

Мне захотелось сесть на корточки и заскулить. Подумала: «Вот помру тут и даже не узнаю, что в письме…» А следом проскочила еще одна мысль: «И что в папиной дискете, тоже не узнаю…» Потому что Илья колдовал, колдовал, но все никак не мог разгадать пароль и открыть текст. Даже его хваленая «теория двойного рикошета» не помогала. Я иногда злилась и говорила напрямую: «Тоже мне специалисты, гении виртуальных пространств…» Илюха огрызался: «Попробовала бы сама…» Но дискета далеко, а письмо-то за пазухой! Может, все-таки собраться с силами, вытащить, прочитать? Вон и лампочка светит у калитки. Она, кстати, совсем низко. Можно встать на цыпочки обхватить ее, погреть пальцы…

Я пошла под лампочку (в пятках толкалась тупая боль). Калитка открылась, из нее вышел старик с ведром.

Сразу было видно, что это старик. Сгорбленный, с седой щетиной, которая блеснула под лампочкой. Он был в странной шапке — круглой, мохнатой, с очень длинными ушами, которые можно, если захочешь, обмотать вокруг шеи или завязать у подбородка. Я такие только в кино видела, про военные времена, и то в них там ходили не взрослые, а девчонки и мальчишки…

Старик глянул на меня, прошел мимо, звякая ведром, и зашагал к водопроводной колонке — она торчала в двадцати шагах рядом с протоптанной в снегу дорожкой. Валенки — хруп, хруп…

Гулко ударила в ведро тугая струя. Потом старик захрупал широченными валенками обратно. Поравнявшись, опять глянул на меня (я торчала на месте так же, как колонка). Тогда я осипшим голосом сказала:

— Вы не знаете, как пройти к ближайшему автобусу? — На то, что нет денег, мне было уже наплевать.

Старик не удивился. Поставил ведро.

— Заплутала, что ли?

— Ага… — призналась я. — Трамваи не ходят, хотела напрямик…

— Бывает. Ты ступай теперь до первого поворота, а там… А никуда не ступай. Идем-ка, голубушка, ко мне, отогреешься сперва. Я гляжу, ты совсем остекленевшая. Этак до беды недалеко… Да не бойся, я девиц не ворую, возраст не тот…

Я не боялась. Было уже все равно. Да и с какой стати дед, вышедший набрать воды, будет воровать девиц?

Он открыл калитку, пропустил меня вперед. Я пошла по тропинке среди заснеженных кустов. Впереди подымался кособокий дом. Старик, покашливая, говорил у меня за спиной:

— Ты чего-то не по сезону одета, красавица. Холод такой…

— Днем было не холодно… — выговорила я.