Семь или восемь смертей Стеллы Фортуны

Для чего был послан Стелле ночной кошмар? В наказание за то, что она жива?

Или в качестве предупреждения?

Поговорить о кошмаре Стелла ни с кем не могла, даже с Тиной. Достаточно того, что она сама страдает; незачем добавлять проблем близким. Ей пока было невдомек, что наваждение возымеет эффект на всю ее дальнейшую жизнь. Но вскоре Стелла поймет: не каждая рана подлежит штопке, а гадости имеют тенденцию к повторению. Летом сорок первого года Стелла научилась улыбаться, не разжимая губ (чтобы скрыть две дырки от зубов, которых она лишилась при падении с подоконника). Тогда же у нее появилось неконтролируемое отвращение к отцу. Если Антонио приближался к Стелле, клал ей руку на плечо или скользил взглядом по соблазнительным выпуклостям ее тела (что он проделывал весьма часто), Стеллу передергивало. Выдавались дни, когда Стелле за ужином кусок в горло не лез, если напротив нее во главе стола восседал Антонио.

Он же, если и заметил перемены в поведении дочери, – виду не подавал.

Кармело Маглиери сильно не повезло – парень познакомился со Стеллой всего через несколько месяцев после первого кошмара о поругании. При ином развитии событий – например, если бы ночной ветер свободно врывался в окно, или если бы Стелле не втемяшили с детства, что всякий половой акт есть изнасилование, или если бы миазмы, зародившиеся в Траччи, не потащились за Антонио Фортуной через весь океан, – при ином развитии событий, говорю я, Кармело Маглиери, пожалуй, не стал бы для Стеллы негодяем.

В прачечную Стелла и Тина вернулись в сентябре. Кленовые листья успели пожелтеть, дубовые – побуреть; воздух стал пугающе холодным, совсем как год назад. Стелла знала, что в Америке грядет череда праздников, и с нетерпением ждала Рождества. Она уже вошла во вкус американской жизни и предвкушала немало удовольствий.

Однако в декабре японцы напали на Перл-Харбор.

Началась война, что было ужасно, хотя и вполне предсказуемо. Когда США объявили войну Италии, в Итальянском сообществе случился раскол. Одни свежеиспеченные американцы рвались на историческую родину сражаться под знаменами Муссолини или же посылали деньги на военные нужды. Другие радовались, что посредством эмиграции дистанцировались от муссолиниевского фашизма. Но все без исключения члены итальянской диаспоры волновались за своих родных, оставшихся в Италии. Впрочем, яростные споры только сотрясали воздух. Как ни крути, американские итальянцы являлись или собирались стать гражданами государства, враждебного их родине. Выбор был сделан.

К Фортунам это относилось в полной мере. О возвращении и речи не шло. Тони, глава семейства, на родину свою таил обиды еще с Первой мировой. Он получил американское гражданство, чем очень гордился. Когда Фортуны покидали Италию, мир уже начал меняться; теперь ни Ассунта, ни Антонио, ни дети не узнали бы родных мест. На патриархальные деревушки сыпались бомбы, уничтожая не только строения и людей, но и сам уклад жизни. Стеллу не отпускало ощущение, что прежняя деревня Иеволи сохраняется лишь в закоулках ее памяти.

По ночам над головами грохотали самолеты. Вся семья трепетала при мысли о возможной бомбежке. Как и остальные жители Хартфорда, Фортуны плотно занавешивали окна и не смели включать свет, чтобы их не засекли с воздуха. Хартфорд был центром производства боеприпасов; буквально в десяти минутах ходьбы от дома, где жили Фортуны, находился завод Кольта, выпускавший огнестрельное оружие; он теперь работал круглосуточно. В дни войны Хартфорд наводил жуть: пустые улицы, черные окна, за которыми едва угадывается человеческое присутствие. Фонари и светофоры были отключены, на вечерние курсы Стелла с Тиной пробирались чуть ли не ощупью.

К большому сожалению, никто из Фортунов, кроме Антонио, не имел пока американского гражданства. Для правительства все члены семьи Антонио были «враждебными иностранцами». Их таковыми и записали в мэрии, сфотографировали и заставили сдать отпечатки пальцев. Новое удостоверение «враждебного иностранца» требовалось всюду носить с собой. Задержат без него – мало не покажется. Полиция была вправе нагрянуть в любой момент, устроить в квартире обыск, допрос, конфискацию. Письмо из Италии могло скомпрометировать Фортунов. Многие их земляки отправились в лагерь за нарушения режима. У семьи даже радио отобрали – вдруг станут его использовать для коммуникации с экипажами немецких подлодок?

– Какие такие ценные сведения мы можем сообщить? – негодовал Джо, лишенный возможности слушать передачу «Доктор-преступник»[15] и выступления комика Джека Бенни, которого обожал Луи.

Для юношей открылся короткий путь к избавлению от унизительного статуса «враждебный иностранец». Запишись в армию, рискни жизнью за новое отечество – и будет тебе гражданство США. Именно так за годы войны поступили полмиллиона итальянских иммигрантов. Каковой факт выводит нашу историю к важному повороту.