Семь клинков во мраке

– Навык и безмозглость, если уж на то пошло. Я с минуту, наверное, думала, что она не поведется. А потом она повелась, и – бах! – Смех Гальты походил на звук, с которым кирпич пробивал окно. – Ты же видел, да? Скажи, что видел!

– Впечатляет.

– Ага, вот и я о чем. – Я ощутила, как на ее лице прорезалась кривая, словно рана на моей коже, ухмылка. – Не думала, что снова тебя увижу, Сэл, после той ночи, да еще и вот так. – Мне в бок ткнулся жесткий носок ботинка. – Я, знаешь ли, читала россказни о тебе. Сэл, мать ее, Какофония убивает скитальцев, крушит всякое дерьмо, прямо как в старые добрые.

Она совершенно отвратительно хмыкнула и еще более отвратительно засмеялась.

– Забавно, впрочем. Во всех россказнях ты вся из себя жесткая баба. Ни в одной не упоминалось, как ты стоишь на коленях. – Я расслышала, как она постукивает себя по подбородку пальцем, нарочито вызывающе. – Какое зрелище, я тут прямо дар речи теряю.

Я бы сказала тебе, что уже попадала в подобную передрягу, и это правда. Да я бы сказала, что попадала в переплет и похуже, и это тоже правда. А еще я бы сказала, что усвоила: единственный способ выбраться – хранить спокойствие, держать язык за зубами и не усугублять.

– Ох ты ж бля, Гальта. Если бы тебя это заткнуло, я б себе вообще ноги на хер отрубила.

И это, конечно, ложь.

В следующий миг я ощутила множество вещей: как ее ухмылка превратилась в оскал, как из ее горла вырвалось рычание. Но, в основном, как ее ботинок врезался мне в живот.

– А это все потому, – она пнула меня в бок, я упала обратно на каменный пол, – что только я, Гальта, блядь, Шип, – и снова по ребрам, когда я попыталась отползти, – смогла повергнуть твою надутую от важности жопу на колени, – она прервалась, чтобы я заорала от очередного пинка, – говна ты кусок.

– У жоп… нет… колен, – прохрипела я, хотя, наверное, фраза прозвучала бы куда остроумнее, если бы сразу после нее я не сплюнула кровью.

Удар у нее стал сильнее.

Не стоило трепаться, знаю. Даже не будь Гальта мастером заживления, она – та еще злобная маленькая дрянь.

Их умения не относятся к высоким искусствам, однако Империум ценит работу мастеров заживления. Как следует из названия, они получают силу исцеления. Их магия позволяет – пока они хотя бы относительно в сознании – оправиться практически от любого вреда, будь то выстрел штык-ружья, яд или, например, мой меч в сраной груди.

Они – это звери в первых рядах наступления, неубиваемые чудовища, которые бредут сквозь строй противника, не кровоточа, не погибая. Солдаты под их началом не умирают, и никакое оружие не может ранить их надолго.

– Ах ты ублюдина…

Пальцы коснулись моего бока, скользнули по коже, и Гальта надавила чуть сильнее. Я заорала. Коготь проткнул мне живот и глубоко погрузился в плоть, пуская струйку крови.

– Ну и насколько ты могущественна теперь, Какофония? – Гальта вскинула руку, схватила меня за горло, сдавила. Кожу царапнуло твердым и острым. – Насколько, блядь, могущественна, ты…

– Терпение.

Какую бы боль она мне ни причиняла, голос Тальфо был куда хуже. Гальта сердито вздохнула, перестала давить мне на горло и, схватив за руку, вздернула меня на ноги.

– Ну да, ну да, – буркнула она. – Давай к делу.

Кто-нибудь похрабрее сопротивлялся бы, боролся за жизнь, ну, или по крайней мере обложил бы их руганью. Да еще минуту назад я сама бы так поступила. Но, когда из тебя выбивают дерьмо, твой взгляд на жизнь несколько меняется. Я знала Гальту. И знала – ей достаточно малейшего повода, чтобы ранить меня или убить.

А Тальфо? Ему нужно и того меньше.

Поэтому я, шатаясь, пытаясь отдышаться, слепо зашагала за Гальтой, которая тянула меня вперед. Затем она рывком остановила меня и впечатала в стену туннеля.

Я чувствовала на себе взгляд Гальты. Я почувствовала бы его даже на другом конце Шрама. И боль в шрамах подсказала мне, что она ищет. Она разделяла эту боль, высматривала ее. Провела пальцем по шраму, что пересекает мой глаз. Я презрительно скривила губы.

– Помню, как ты его получила.

Шепот Гальты был тихим, почти благоговейным. Ее ладонь скользнула ниже, оттянула ворот рубахи, нашла татуировки, исчертившие ключицы. Ее пальцы прошлись по моей руке, нашли под рисунками птиц и облаков еще один шрам, погладили его с пугающей нежностью.

– А эти свежие, – едва ли не промурлыкала Гальта. – Сколько времени утекло, Сэл? Почему одна из нас до сих пор жива?

– Я как раз к этому шла, – отозвалась я, но не так уверенно, как хотелось бы.

– Ага… – голос Гальты опасно понизился. – Да уж, блядь, не сомневаюсь.

Два пальца подцепили повязку, сорвали ее. Я моргнула, дала глазам привыкнуть – вокруг было темно, темнее, чем бывает вечерами, но я разглядела женщину-шиповник, стоящую передо мной.

Гальтафамора ки-Жанди, я убеждена, не родилась, как обычные люди. Ее, должно быть, выковал из груды сломанных клинков и топорищ какой-нибудь мудила-кузнец. Худосочная коротышка, вся из острых углов, узкое лицо с узкими глазками и узким же шрамом-улыбкой, переплетения терновника, что татуировками спускались по вискам.